— Ты перестанешь или нет? — кричал отец.
— Не перестану, Туман у тебя в башке, вот что я скажу, брат.
— Какой еще туман?
— Вольготность почуял, разнуздался…
— Кто ты такая, чтобы меня учить?
— Сестра я тебе, Иван, родная.
— Раз сестра, так я должен от тебя всякое терпеть?
— Потерпишь, если ум есть. Только я одна и могу сказать… Другие-то не скажут, побоятся…
— Что, я зверь, по-твоему?
— Не зверь, а чуть против твоей шерсти, кулак поднимаешь или за плеть хватаешься.
— Анна! — в горнице упал стул. Илюшке было видно, как он отлетел к порогу.
— Не шуми. Не боюсь я тебя. Вот как соберемся всей родней, так еще не то тебе скажем.
— Завидуете, обделил вас тятенька!
— Грешишь, Иван. Ох, не будет тебе фарту!
Отец вдруг закричал истошно. В горнице что-то с треском разбилось. Илюшка испугался и забился под лестницу. Запахло керосином. Оказывается, отец разбил лампу.
Мимо прошла, колыхая юбками, высокая носастая тетка Пелагея Малахова — шабренка Никифоровых. Она не боится не только отца, но и самого атамана. Пелагея Васильевна вдова. У нее пять сыновей, три дочери. Все живут вместе. Старшие два сына уже женаты, имеют детей. Это очень трудолюбивая семья. Скота у них много. На дворе такая чистота, хоть овес молоти. Дед, бывало, увидит у нас во дворе конские катышки или коровью ошметку, начинает корить малаховским двором. Всем хозяйством и многочисленной семьей самовластно управляла тетка Пелагея, да еще как управляла!
Приход тетки Пелагеи очень обрадовал Илюшку. Она-то уж утихомирит отца.
— Все воюешь, Иван Никифорыч? — раздался бодрый, звучный голос Пелагеи. Отец не ответил. Видно, растерялся. Илюшка выбрался из-под лестницы и заглянул в горницу. При чужих-то не шибко страшно. Аннушка смела веником стеклянные осколки и высыпала в помойное ведро.
— Никак лампу разбили? — спросила Пелагея.
— Да вот задел ненароком, — не поднимая головы, ответил отец.
— Я к тебе, шабер, по делу.
— Милости прошу.
— Нет ли у тебя запасной оглобли?
— Найдется…
— На бахчи собралась. Стала Рыжка в оглоблю заводить, а он, окаянный, возьми да и наступи. Откололась у самой оси…
— Мерин грузный, что и говорить, — кивал отец.
— Могу и вот этого пострела взять, пусть с Петюшкой прокатится. Может, дынешки какие поспели…
От радости Илья перестал дышать…
— Отпустишь, что ли? — кивая на него, спросила тетка Анна. Илюшка не понимал тогда всех тонкостей этого преднамеренно-хитрого разговора. Отца просто отвлекали от вина, которым он заливал горе и в то же время праздновал свою самостоятельность.
— Да нет, Васильевна, спасибо. Не съездить ли нам самим? Как ты думаешь, Аннушка? — уже обращаясь к своей сестре, спросил отец.
— Чего же не съездить? У меня с того краю ранний сорт посажен, — отозвалась Аннушка. — Запрягай, бери ребятишек — и айда! Анюту прихвати, а то она, бедная, совсем с ног сбилась.
— Дельно, сестра, что уж дельно, то дельно! И тебе, Васильевна, еще раз спасибо. Пойдем, возьми оглоблю-то!
— Ладно. Я ужо Петюшку пришлю… Прощевайте пока.
Пелагея торжественно удалилась. Отец поднялся и на весь дом:
— Анна! Анюта! Где вы? Собирайтесь на бахчи!
Самыми отрадными и незабываемыми были поездки за первыми дынями. Если ехал отец, то запрягал злющего Сивку, а если мать или тетка Аннушка, то детей вез общий любимец Лысманка. Однако Илюха был настолько нетерпелив, что готов был скакать и на Сивке. Бахчи засевались верстах в восьми-десяти от станицы. Обычно выезжали вместе с солнышком. Спали плохо. Шушукались до позднего часу.
— Рано едем. Ни одной спелой не найдем…
— Найдем! Найдем! — орали все наперебой.
— На днях я одну травкой прикрывал, — сказал Миша. — Один бочок уже желтоватенький…
— Ох, братик, какой ты молодец! — радостно говорила Саня, самая любимая Илюшкина сестра, восторженная и на редкость добрая.
— Только не будет ее уж там! — отрезвлял он Санькину восторженность.
— Почему не будет? — хором спрашивали остальные.
— Сорвали небось…
— Кто может сорвать?
— Караульщик, кто же еще! — выкрикивала Варька, самая младшая и самая непутевая. Она обладала каким-то особенно изощренно хитрым умом — могла быстро разоблачить самую скрытую и самую невинную ложь. Однако большей лгуньи и ябедницы сыскать было трудно. Чем больше она подрастала, тем чаще случались из-за нее скандалы. Смуглая, как и отец, горбоносая, стараясь всеми силами заслужить отцовское одобрение, она ябедничала на мать, на тетушку Анну, на сестер и братьев. Варьке ничего не стоило оклеветать любого из членов семьи и близких родственников. Иногда Варька до того доводила мать, что та, обращаясь к иконе, поднимала руки и умоляюще говорила: