А помиловать или приговаривать меня решает коллегия. Ее вердикт и определил мою судьбу. И уж коли так встал вопрос, назову вам ее членов поименно: Микоян, Берия, Ежов, Крупская, Ульянова, Хрущев.
Услышав от гостя эти фамилии, я сник. Для Крупской и Ульяновой Сталин – не такой уж большой авторитет, а Бухарину вряд ли они могли простить заносчивое поведение и выпад против Ленина в 1918-м году. Не случайно, наверное, обвинитель так упорно нажимал на малоправдоподобную версию о намерении Бухарина убить Ленина. Видимо, рассчитывал повлиять на эмоции этих двух женщин. Хрущев и Ежов – свою приверженность революции измеряли количеством репрессированных. Ежов позднее будет расстрелян именно за сотни тысяч загубленных жизней, а Хрущев – один из самых активных организаторов репрессий на местах, Сталину даже приходилось умерять его пыл. Микоян показал себя в истории, просто как пустышка. Берия… Вот Берия, сменив в тридцать восьмом году Ежова, остановит разгул репрессий, как соратник Сталина, он мог прислушаться к мнению вождя… однако в этой коллегии он был только один, кто мог бы возразить против смертной казни…
Из стенограммы.
Последнее слово Бухарина (продолжение).Я скоро закончу. Я, быть может, говорю последний раз в жизни…
Мы выступили против радости новой жизни с самыми преступными методами борьбы. Я отвергаю обвинение в покушении на Владимира Ильича, но мои контрреволюционные сообщники, и я во главе их, пытались убить дело Ленина, продолжаемое Сталиным с гигантским успехом. Логика этой борьбы со ступеньки на ступеньку спускала нас в самое черное болото. И еще раз доказано, что отход от позиции большевизма есть переход в политический контрреволюционный бандитизм. Теперь контрреволюционный бандитизм разгромлен, мы разбиты, раскаялись в своих ужасных преступлениях.
Дело, конечно, не в этих раскаяниях и, в том числе, не в моих личных раскаяниях. И без них суд может вынести свой приговор. Признания обвиняемых необязательны. Признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип. Но здесь налицо и внутренний разгром сил контрреволюции…
Но, конечно, не Микоян, Хрущев, Крупская и другие выносили на самом деле ему приговор. Их голосами эпоха – та эпоха назначала моему ночному гостю наказание…У меня же в голове вдруг засели слова гостя о том, что Сталин был мягок. Согласитесь, очень необычное представление. Я на какое-то время задумался. Возможно, поначалу так оно и было. Он и в последующем мог остаться мягким, но не могла быть мягкой та эпоха. Это была эпоха ожидания грозной, ужасной войны, она предполагала жесткие шаги от любого человека, она не могла так просто прощать раскаявшихся и очистившихся. И готовясь к войне, система безжалостно отсекала опасные, смертоносные для себя элементы. Жестким было само время.
Из стенограммы.
Последнее слово Бухарина (заключение).
Я a priori могу предполагать, что и Троцкий, и другие мои союзники по преступлениям, и II Интернационал, тем более потому, что я об этом говорил с Николаевским, будут пытаться защищать нас, в частности, и в особенности меня. Я эту защиту отвергаю, ибо стою коленопреклоненным перед страной, перед партией, перед всем народом. Чудовищность моих преступлений безмерна, особенно на новом этапе борьбы СССР. Пусть этот процесс будет последним тягчайшим уроком, и пусть всем будет видна великая мощь СССР, пусть всем будет видно, что контрреволюционный тезис о национальной ограниченности СССР повис в воздухе как жалкая тряпка. Всем видно мудрое руководство страной, которое обеспечено Сталиным.
С этим сознанием я жду приговора. Дело не в личных переживаниях раскаявшегося врага, а в расцвете СССР, в его международном значении.
- Арестованный на выход!
Резкий голос разбил вновь накатившее забытье.
Вот теперь точно всё!
Тело опять стало ватным. Человек в косоворотке с большим трудом оторвал взгляд от стенки, где еще зыбко просматривалась быстро растворяющаяся кровать… невесть откуда взявшаяся.
За окном уже не слышался лай собак. Собственно, его никогда здесь и не было. Он попал сюда вместе со сном, вернее, с незнакомцем, который привнес его с собой из далекой, неизвестной эпохи.
Не было никакой мысли поиграть в апломб в последние минуты жизни. Например, взять и педантично поправить постель. Нет! Судьба медленно повела его к финалу.
Там, за открывшейся дверью – длинный коридор с тусклыми лампочками. Почти год он ходил по нему на допросы. Сейчас он снова пойдет, машинально рассматривая растущие на полу и тут же растворяющиеся тени. За его спиной закроется одна дверь, прозвенят ключи… другая, прозвенят ключи… третья… Сегодня каждая закроется за ним в свой самый последний раз…
Он пойдет пустой – совершенно пустой…
Он растворился.
В моей комнате на своем месте вновь появился шкаф.
Я долго не мог оторвать от него взгляда.
Когда я опустил глаза, то чуть не вздрогнул от неожиданности. В моих руках была толстая пожелтевшая папка.
Стенограмма.
С некоторым замешательством я открыл ее. Полувыцветшие буквы машинописного текста зарябили перед глазами. Я осторожно заложил палец к последним страницам и открыл их. Меня ждало большое изумление. Последние страницы были пусты. Будто на них осталось что-то недописанное…
P.S. Из беседы Фейхтвангера со Сталиным.
Фейхтвангер. О процессе Зиновьева и других был издан Протокол. Этот отчет был построен главным образом на признаниях подсудимых. Несомненно есть еще другие материалы по этому процессу. Нельзя ли их также издать?
Сталин. Какие материалы?
Фейхтвангер. Результаты предварительного следствия. Все, что доказывает их вину помимо их признаний.
Сталин. Среди юристов есть две школы. Одна считает, что признание подсудимых – наиболее существенное доказательство их вины. Англосаксонская юридическая школа считает, что вещественные элементы – нож, револьвер и так далее – недостаточны для установления виновников преступления. Признание обвиняемых имеет большее значение.
Есть германская школа, она отдает предпочтение вещественным доказательствам, но и она отдает должное признанию обвиняемых. Непонятно, почему некоторые люди или литераторы за границей не удовлетворяются признанием подсудимых. Киров убит – это факт. Зиновьева, Каменева, Троцкого там не было. Но на них указали люди, совершившие это преступление, как на вдохновителей его. Все они – опытные конспираторы: Троцкий, Зиновьев, Каменев и другие. Они в таких делах документов не оставляют. Их уличили на очных ставках их же люди, тогда им пришлось признать свою вину.