Я остановлюсь лишь на одном из его доводов, дабы прояснить одно удивительное свойство приведенных здесь документов. В исследовании Соломона Рейнаха на сс. 277–278 мы читаем: «Два наиболее существенных свидетельства обвинения, которые дали Анрие и Пуату, слуги Жиля, содержат данные о чрезвычайно изощренных преступлениях, совершенных за несколько лет до суда; однако они согласуются вплоть до малейших подробностей; между ними нет ни одного хоть сколько-нибудь значимого противоречия; ни в том, ни в другом нет ни одной погрешности, которые естественно было бы ожидать».
Добавим, что Рейнах, когда писал эти строки, не мог и представить себе (в тот момент, как мы уже говорили, ему не были известны документы гражданского процесса), что по крайней мере одно свидетельство тех же самых Анрие и Пуату, данное перед светским судом, а именно показания Пуату, сближается, почти буквально, с его показаниями на церковном суде. Само собой разумеется, это обстоятельство странно, оно даже шокирует. Но разумно ли, не вдаваясь в дальнейшие подробности, заключать на основании этих фактов, что дело было сфабриковано? Нельзя ли предположить, что судьи вели допрос не лучшим образом; зная, что эти люди участвовали вместе в одних и тех же злодеяниях, они, возможно, задавали вопросы одному, исходя из показаний другого, просто чтобы их подтвердить? Равным образом, не могло ли случиться так, что, дабы ускорить процедуру, допрос Пуату на светском суде проводили, исходя из его показаний на суде церковном? Соломон Рейнах особенно настаивает на следующем пункте. Не только из показаний Пуату и Анрие, данных перед церковным судом (от 17 октября: сс. 246 и 248), но и из показаний самого Жиля от 22 октября (с. 207) явствует, что Жиль, сидя на животе у жертв, когда они умирали, получал удовольствие, наблюдая за этим. Затруднение, которое испытывал один и тот же судья, пытаясь повторить подобный вопрос после уже состоявшихся слушаний на эту тему, не кажется мне таким уж странным. И то, что он повторял слова, которые были у него перед глазами, тоже объяснимо: как же он мог не воспользоваться уже составленными фразами, удовлетворяясь согласием допрашиваемого и не утруждая себя поиском какого-то другого, нового выражения? Того факта, что латинские фразы в документе являются [косвенным] переводом ответов, которые были даны прямо и по-французски, достаточно, чтобы понять, чему так удивлялся Соломон Рейнах, когда писал: «…подозрение (в этих условиях) перерастает в убежденность: процесс был сфабрикован…!»
Удивительно прежде всего само это легкомыслие. Добавим, что первому из утверждений, на которых основана его аргументация, не следует придавать большого значения. По словам Соломона Рейнаха, эти показания «содержат данные о… преступлениях, совершенных за несколько лет до суда». Достаточно проанализировать документы: преступления, в которых, как сказано там, участвовали и Анрие, и Пуату, с 1435 по 1440 годы совершались все чаще и чаще, вплоть до ареста!
Нетрудно было бы показать, что и в других пунктах тезисы Соломона Рейнаха ошибочны и сопровождаются спорными суждениями.
Мне кажется, что настаивать на них бессмысленно.
Я полагаю, что под конец следует лишь указать на решающий довод в пользу того, что сведения, изложенные в документах, правдивы.
Я уже говорил, что фальсификация этих документов на самом деле немыслима. Она немыслима в силу их непротиворечивости. Документы составлены почти безупречно, за исключением некоторых второстепенных деталей. Кто мог бы придумать подобный объемистый текст, в котором не было бы ни одного логического изъяна? Здесь же изъянов очень мало, а в целом составлены документы с поразительной строгостью. Кто бы сумел в XV веке, до Сада, до Фрейда, столь верно, без малейшей оплошности, изобразить эти ужасающие зверства, в которые мы не смогли бы поверить, не зная того, о чем знаем сегодня?
У Соломона Рейнаха не было соответствующих знаний и, столкнувшись с описанием этих безумных убийств, он подумал, что речь просто идет о классических обвинительных актах Средневековья, искусственно направленных против тех, кого нужно было очернить: тамплиеров, евреев, еретиков. Он и понятия не имел о той клоаке, над которой взвивались чудовищные желания. Жестокость Жиля де Рэ он считал выдуманной. Рейнах полагал, что судебный процесс был состряпан искусственно; схожим образом судил он и о гипотезах психоанализа, видя в них лишь постыдные домыслы. Рейнах составляет полную противоположность тому поколению [ученых], которые смотрят на мир открытыми глазами и которые не удивляются более, узнав сегодня, что существовал и Жиль де Рэ в женском обличии…[85], которые хорошо знают, что детоубийства, подстегиваемые сексуальным вожделением, к сожалению, нередки.
85
И следовательно, эти преступления не столь уж необъяснимы, как это ему казалось. Речь идет о знатной венгерской даме, Эржебет Батори, происходившей из королевского рода. Ее жизнь стала предметом изучения Валентин Пенроуз (издание «Mercure de France»), В действительности Эржебет Баторн не убивала [мальчиков]; она подвергала пыткам и умерщвляла маленьких девочек, а в замке ее, как и у маршала, жертв было несметное число. За высокими стенами феодальных замков были возможны любые ужасы; мысль о том, чтобы арестовать человека королевской крови, не сразу приходила в голову. По крайней мере, в столь дремучие времена, как во Франции в первой половине XV и в Венгрии в конце XVI века.