Когда Йен обернулся ко мне, сердце, признаться откровенно, ёкнуло. Я как-то рефлекторно отступила, едва не сверзившись с хрустального моста в бездну, и скрестила руки на груди в бессознательном защитном жесте.
– Может, обойдёмся? – голос предательски дрогнул. – Вроде бы у меня не лохмотья… и не грязные…
– Урсула, – произнёс Йен с мягкой укоризной и плавно, как маньяк-расчленитель в фильме ужасов, засучил рукава. – Неужели ты меня боишься?
Глаза у него смеялись.
– Нет, – неубедительно соврала я.
И, сменив направление, отступила ещё немножко, и ещё, и ещё… пока не упёрлась спиной в Салли, которая ловко взяла меня под локти и коротко отрапортовала:
– Держу. – И добавила: – Раздевай.
– Это не по-сестрински, – попыталась я возразить, но все мои надежды разбились о её взгляд – спокойный, преисполненный уверенности в том, что она стоит за правое дело.
– Ты же Куница, – внесла свою ехидную лепту Тильда. – Ты меня должна вдохновлять своим примером. И ободрять. И вообще, Лойерозу никто не может противостоять, не порти ему репутацию.
– Да, не порти мне репутацию, мне ещё нужно сегодня всех победить, – охотно подхватил Йен. И склонился к моему лицу почти вплотную: – Итак?
На одну бесконечно долгую секунду появилось ощущение, что сейчас он меня поцелует, и я инстинктивно разомкнула губы, слегка подалась вперёд – и только затем сообразила, что делаю.
И внезапно поняла, что нервный озноб, который начался ещё утром, исчез без следа.
– Давай, – улыбнулась я. – Действуй, герой.
А Йен вдруг положил мне руки на плечи и действительно поцеловал – коротко, нежно, так, что это было похоже на иллюзию.
– Не удержался, – усмехнулся он без следа угрызений совести. – Кстати, нравится?
«Что, поцелуй?» – хотела я сострить, но тут сообразила, что этот… этот.. удивительный мастер на все руки успел меня переодеть.
Он выбрал платье – вполне ожидаемо. И не то чтобы вразрез с моими собственными желаниями: за две недели вынужденного аскетизма джинсы из «любимых» превратились сперва в «бессменные», затем в «надоевшие» и вплотную приблизились к отметке «ненавистные». Но цвет, но фактура… Это было кремовое, плотное, чуть блестящее даже кружево, которое облегало меня, как футляр – шею, грудь, руки почти до самых пальцев, талию, бёдра. Длина юбки и разрез позволяли ходить, как обычно, не замедляя шаг. В глубине души я боялась, что Йен напялит на меня какой-нибудь эротический кошмар с чулками и подвязками, а вдобавок переобует в туфли на каблуках – и зря. Обувь он мне оставил примерно такую же, только сделал кеды кружевными и более лёгкими, а что касалось общего впечатления, то, к моему удивлению, за счёт узора кружева платье выглядело холодно и агрессивно – как доспехи.
«Точнее, как нечто среднее между подвенечным нарядом и доспехами», – пронеслось у меня в голове, стоило вспомнить, как мы вместе с ним разглядывали свадебные платья на сайте, так безумно давно по моим внутренним часам.
– Тебе идёт, – мягко произнёс Йен и поправил неизменное чёрное пальто на моих плечах. – Только, знаешь, я тебя обманул, – добавил он вдруг и, прежде чем я напряглась и стала выискивать подвох, приколол к корсажу маленькую веточку олеандра. – Цветы. И к тому же розовые.
В этом простом жесте было нечто такое трудноописуемое, не укладывающееся в точные формулировки, очень личное, очень… очень… Я сглотнула, чувствуя, как грудь сдавливает от нахлынувших чувств, и суховато ответила:
– Сойдёт.
Надо, наверное, было добавить хотя бы «спасибо», но снова заговорить никак не получалось. Но Йен, кажется, и так понял – и довольно, по-щегольски зачесал пальцами свои волосы назад, откровенно рисуясь.
– О, на таком фоне даже я сам бледно выгляжу, – пошутил он и, оглядев себя, одёрнул простую светлую водолазку, меняя её на приталенный пиджак глубокого серо-синего цвета. Тёмные джинсы, правда, остались на месте, и мокасины тоже, а под распахнутым пиджаком маячила белоснежная футболка с зубастым смайлом кислотно-розового цвета. – Что ж, теперь мы точно не останемся незамеченными.
– Нас бы и так заметили, – хмыкнула Тильда, приглядевшись к точке выхода, до которой оставалось каких-то пятьдесят шагов. – Значит, центр Арены?
– Угадала, – подтвердил он и улыбнулся, показывая слишком много зубов. – Прямо как в старые добрые времена.
Мост мы проскочили гораздо быстрее, чем я снова успела разволноваться – и очутились посреди площадки величиной с теннисный корт, составленной из плохо стыкованных гранитных плит. Вокруг были трибуны, уходящие метров на пятьдесят вверх, разделённые на сектора, с ложами и балконами, как в театре, и в каждом, практически в каждом кресле кто-то сидел.