В возрасте Ленского и Пушкин писал очень грустные стихи:
Встречаюсь я с семнадцатой весной...
Моя стезя печальна и темна...
Вся жизнь моя - печальный мрак ненастья...
(«Послание Горчакову»)
Печаль, слезы, разлука, тоска, разочарование - излюбленные темы поэтов-романтиков, а юный Пушкин был романтиком. Кюхельбекер вспоминал в 1824 году: «С семнадцати лет у нас начинают рассказывать про свою отцветшую молодость».
Но мы знаем: лично Пушкину такое восприятие жизни не свойственно. Он отдал дань общему увлечению разочарованностью - и преодолел это увлечение, как преодолел романтизм. В 1824 году Вяземский писал поэту- романтику А. А. Бестужеву: «Смотрите на Пушкина! И его грызет червь, но все-таки жизнь выбрасывает из него отпрыски цветущие. В других этого не вижу: ими овладевает маразм...»
Работая над «Евгением Онегиным», Пушкин не только отошел от романтизма, но и понял его слабости - отсюда ироническое отношение к Ленскому. Но ведь, с другой стороны, разочарованность юного поэта отражает его недовольство окружающим миром, и это нравится Пушкину в Ленском; он любит в нем свою юность - потому Ленский вызывает не только его улыбку, но и сочувствие.
Ленский наивен, не знает жизни, но Онегину, конечно, интереснее с ним, чем с остальными соседями, которые «благоразумно» беседуют
О сенокосе, о вине, О псарне, о своей родне.
В этом коротком перечне - полная картина их бессмысленной, тупой жизни. И Пушкин - тот самый Пушкин, который только что говорил о Ленском с мягкой, доброжелательной улыбкой, о соседях Онегина говорит с настоящей злостью и настоящим презрением:
Все дочек прочили своих За полурусского соседа... Зовут соседа к самовару, А Дуня разливает чай, Ей шепчут: «Дуня, примечай!» Потом приносят и гитару: И запищит она (бог мой!) Приди в чертог ко мне златой!
(Курсив Пушкина.)
Итак, Онегин и Ленский подружились. Но они ведь такие разные:
Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
Подружились они потому, что все остальные совсем уж не подходили для дружбы, потому что каждый скучал в своей деревне, не имея никаких серьезных занятий, никакого настоящего дела, потому что жизнь обоих, в сущности, ничем не заполнена.
Так люди (первый каюсь я) От делать нечего друзья.
(Курсив Пушкина.)
Это «первый каюсь я» - характерно для Пушкина. Да, и в его жизни были такие дружеские отношения - от делать нечего - в которых пришлось потом горько каяться: с Федором Толстым - «Американцем», тем самым, о котором Грибоедов говорит: «В Камчатку сослан был, вернулся алеутом, и крепко на руку нечист; да умный человек не может быть не плутом». Быть может, Пушкин, когда писал эти строки, думал и об Александре Раевском, своем «демоне» - много горя принес ему этот друг.
Большинство людей вовсе не склонно признавать свои заблуждения, в особенности, когда речь идет о человеческих отношениях. В разладе любовном, дружеском всегда хочется обвинить другого и оправдать себя. Пушкин не делает этого: за тремя словами, стоящими в скобках, скрыто большое мужество, хотя сказаны эти слова шутливо. Каяться в своих ошибках неприятно, но как иначе понять и самого себя, и других?
Для Пушкина дружба - не только одна из главных радостей жизни, но и долг, обязанность. Он умеет относиться к дружбе и друзьям всерьез, ответственно, умеет думать о человеческих отношениях, и мысли его далеко не всегда веселы. В строфе XIV второй главы он с горечью размышляет:
Но дружбы нет и той меж нами. Все предрассудки истребя, Мы почитаем всех нулями, А единицами - себя. Мы все глядим в Наполеоны; Двуногих тварей миллионы Для нас орудие одно; Нам чувство дико и смешно.
Прежде всего, кто это - «мы»? Онегин? Ленский? Сам Пушкин? Или - люди вообще? Попробуем начать рассуждать со второго четверостишия: «Мы все глядим в Наполеоны...»
Мировая слава, завоеванная за какие-нибудь тринадцать лет безвестным корсиканцем Бонапарте; фантастический путь от капрала до императора, пройденный Наполеоном, - все это вскружило головы многим молодым людям - и во Франции, и в России. Герой романа Стендаля «Красное и черное» Жюльен Сорель мечтает вслед за Наполеоном пройти столь же блестящий путь. Андрей Болконский на поле Аустерлица ждет «своего Тулона» - того мгновенья, когда он сможет совершить подвиг, спасти русскую армию и прославиться. Из седьмой главы мы узнаем, что и в кабинете Евгения стоял «столбик с куклою чугунной под шляпой, с пасмурным челом, с руками, сжатыми крестом», - модная тогда статуэтка Наполеона.