Как рано мог он лицемерить...
...Казаться мрачным, изнывать,
Являться гордым и послушным...
...Как он умел казаться новым...
(Разрядка моя. - И. Д.)
Поэт находит самые точные, самые убедительные слова, чтобы объяснить, как несчастливо воспитали Евгения: чувствовать, страдать, радоваться он не умеет. Зато умеет «лицемерить, казаться, являться»; зато, как многие светские люди, умеет скучать, томиться...
Вот как по-разному воспринимают Пушкин и Онегин, например, театр. Для Пушкина петербургский театр - «волшебный край», о котором он мечтает в ссылке:
Услышу ль вновь я ваши хоры?
Узрю ли русской Терпсихоры
Душой исполненный полет?
А Онегин «входит, идет меж кресел по ногам, двойной лорнет, скосясь, наводит на ложи незнакомых дам...» А Онегин, едва взглянув на сцену «в большом рассеянье», уже «отворотился - и зевнул».
Почему так? Отчего Пушкин умеет радоваться тому, что наскучило, опостылело Онегину? Мы еще придем к ответу на этот вопрос. Сейчас мы вместе с Евгением вернулись из театра и вошли в его кабинет.
Белинский назвал роман Пушкина «энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением». Что такое энциклопедия? Мы привыкли представлять себе при этом слове многотомное справочное издание- и вдруг: тоненькая книжка в стихах! А все-таки Белинский прав: дело в том, что в пушкинском романе сказано так много, так всеобъемлюще о жизни России в начале XIX века, что если бы мы ничего не знали об этой эпохе и только читали «Евгения Онегина» - то мы бы все-таки узнали многое.
На самом деле, прочтя только двадцать строф, мы уже узнали, как воспитывали молодых дворян, где они гуляли в детстве, куда ездили развлекаться, став взрослыми, что ели и что пили; какие пьесы шли в театре, кто была самая знаменитая балерина и кто самый знаменитый балетмейстер. Теперь вам хочется знать, что покупала за границей и что вывозила за границу Россия XIX века. Пожалуйста: «за лес и сало» ввозились предметы роскоши: «янтарь на трубках Цареграда, фарфор и бронза... духи в граненом хрустале» и многое другое, необходимое «для забав, ...для неги модной». Хотим узнать, как одевались молодые люди, как шутили, о чем думали и беседовали?! Скоро узнаем: Пушкин подробно и точно расскажет обо всем.
Еще один вопрос: почему так много иностранных слов в первой главе? Некоторые даже и написаны латинским шрифтом: Madame, Monsieur, l'Abbe, dandy, roast- beef, entrechat... И слова-то из разных языков: французские, английские, латинские, опять английские, французские... Может быть, Пушкину трудно обойтись без этих слов, он слишком привык к ним, всегда употреблял их? Вот в строфе XXVI он и сам пишет:
А вижу я, винюсь пред вами, Что уж и так мой бедный слог Пестреть гораздо б меньше мог Иноплеменными словами...
Когда мы начнем читать вторую, третью и другие главы, то убедимся: Пушкину вовсе не нужны «иноплеменные слова», он превосходно без них обходится. А вот Онегину - нужны. Пушкин умеет говорить по-русски блестяще, остроумно, богато - а герой его говорит светским мешаным языком, где переплетается английский с французским и где не поймешь, какой родной язык у твоего собеседника. Более того, Пушкин сознательно, нарочно извиняется перед читателем - а вдруг читатель не заметит «иноплеменного» словесного окружения Онегина! Нужно обратить его внимание на эти слова - иначе читатель недостаточно поймет героя.
Герой тем временем едет на бал.
Перед померкшими домами Вдоль сонной улицы рядами Двойные фонари карет Веселый изливают свет...
Улица спит. Дома спят. Обычные, простые люди давно уснули. А Онегин и те, кто живет, как он, только еще начинают развлекаться:
Толпа мазуркой занята; Кругом и шум и теснота...
Но ведь Пушкин тоже любит балы и сам признается в этом:
Люблю я бешеную младость, И тесноту, и блеск, и радость, И дам обдуманный наряд; Люблю их ножки...
Пушкин - молодой, веселый, жизнелюбивый человек. В строфах XXXII и XXXIII он делится с читателем своими чувствами и воспоминаниями:
Дианы грудь, ланиты Флоры Прелестны, милые друзья!
Однако ножка Терпсихоры Прелестней чем-то для меня.
Такое игривое и, в общем-то, несерьезное восприятие женской красоты доступно и Пушкину, и Онегину - так относились к «милым дамам» в свете. Не случайно в строфе XXXII так много иностранных слов (а в следующей - только одно) - здесь и богиня охоты Диана, и богиня цветов Флора, и муза танцев Терпсихора, «ножка» которой вызывает такие воспоминания:
Люблю ее, мой друг Эльвина, Под длинной скатертью столов, Весной на мураве лугов, Зимой на чугуне камина, На зеркальном паркете зал, У моря на граните скал.