А у кого-то, к примеру, словно невзначай оказалась аудиозапись пресловутого «сеанса», и он, верно, шестым чувством, включил её для себя в робкой надежде избавиться от неизвестно чего. Возможно, и прозаичного, «простого», но резкой, атипичной болью единовременно лишившего обыкновенных физических возможностей. Ни наклониться, ни хотя бы сесть. Спозаранку внутри что-то стало наотрез не так.
Выяснять, что стряслось, означало расстроить маму. Да и в больницу ужасно не хотелось.
Первую половину дня удалось провести стоя. С утра по средам у тех десятиклассников ОПТ (общественно полезный труд). И негнущийся сгодился в яме, преимущественно сливая отработанное масло на станции технического обслуживания автомобилей. А дальше… право на обеденный перерыв, со сменяющей его обязанностью – сесть за парту. И всего-то такой пустяк казался теперь неосуществимым.
Очень хотелось, чтобы помогло! Отсюда явилось решение в точности следовать всем вводным, сопровождающим непонятное «воздействие».
Магнитофон замолчал… И вот, из полулежачего положения получилось нормально сесть, встать, несколько контрольных упражнений: наклоны вперёд, в стороны, приседания – всё отлично! Ни намёка на вдруг постигший было недуг.
Как же теперь всё было замечательно! Настолько, что даже влекло непременно идти в школу. И радостью отзывалось подоспевшее время выходить из дома. А вечером ещё удастся без зрителей, на всякий случай закрепить, достигнутый целительный эффект.
Позднее удивительного свойства запись окажется утерянной (по-братски затёртой новомодным роком), но останется в памяти наравне с самым ценным из того, что можно было бы иметь доступным к насущному воспроизведению.
Прежде смеялись подростками над странным врачеванием. Почему при этом один «Сеанс здоровья» оказался на крайне дефицитной по своим интересам магнитной плёнке? Может быть, проверяли и приноравливались использовать записывающую функцию, купленного, на летом заработанные деньги, вожделенного кассетника. Или звуковая копия передачи нарочно делалась для бабушки и дедушки.
Старшие члены семьи на удивление серьёзно относились, если и к видимому, всё одно ведь не наблюдаемому лечению. То ли будучи в состоянии постичь его своей мудростью аль опытом. В то время как доступное и привычное остальное было уже противопоказанным, непоказанным либо бесполезным, недейственным для них. Или оттого, что к ним ближе стояли те предки, которые умели излечить схожим неявным, завуалированным способом. Определённым образом, например, касаясь и ножом проблемы, но не разрезая её, дабы собственными руками, как выйдет «вслепую», не превращать скоропостижно из локальной в глобальную.
А как прикажешь дать победоносный отпор теперь этой напасти и совладать с её убийцам, коих разнесло уже, похоже, по всему организму? Тем более что «травить» нельзя, не годится. Значит, нужно срочно будить сам организм! Он прошляпил зарождение в себе смертоносного содержимого. Но очнувшимся, встрепенувшись, ему должно быть и, так сказать, под стать произвести зачистку.
Пускай, опять же, этого не может быть! Но разве не это в идеале ищет человек? Не то, чего быть не может? Коль скоро, и только оно, очевидно, может адресно помочь ему или близкому кому подчас. И человек должен найти, обрести, неведомое безотлагательное к своим услугам – как то, чего нет!
Искомое к самоисцелению находится не на уровне бытия и поэтому его, разумеется, не может быть. Недоросшим до высшего пути развития, а посему неокрепшим на нём – скомканное или разрозненное тогда беспорядочное сознание не умеет работать с самым интересным и матёрым, будучи определяемым бытием.
Неожиданно, окромя Кашпировского А.М., встречаемся здесь ещё с одним выдающимся глобальным мыслителем, также лишь словом, только пера своего лидерства, и от своего столетия, во многом определившего ход последующей мировой истории.
«Бытие определяет сознание». В этой формуле старая системная уязвимость человеческого вида. От неё с горем пополам гомо сапиенс параллельно невосприимчив к спасительным откровениям и попустительствует губительному влиянию той же пропаганды, промышляющей вопиющим враньём.