Когда Урве могла сказать так?
Странно, человек прав и рассуждает как будто логично, но почему это оставляет такой неприятный осадок? Не потому ли, что этот человек, будучи еще девчонкой, вернувшись из школы с туго набитым портфелем в одной руке и хлебом в другой... Как побледнело ее лицо, когда она схватила письмо, и как она растерялась под взглядом незнакомого солдата, даже не поблагодарила его сразу, а крикнула «спасибо» сверху, когда он уже спустился... Вот ты сейчас осуждаешь ее, но будь до конца честен. Зачем ты стараешься вырвать из памяти то теплое чувство, которое могло окрепнуть и стать большим и сильным, если бы ты безжалостно не подавил его.
Эсси смахнул кусочки пробки в корзину для мусора и стал собираться в редакцию. Но на площади Виру внезапно принял другое решение и сел в трамвай, идущий в Кадриорг.
Ристна был в кабинете директора института. Пятнадцать минут вполне достаточно для того, чтобы подготовить первую фразу для предстоящего резкого разговора. Но Эсси так и не осуществил своего намерения. Чем дольше он следил за машинисткой, быстро отстукивавшей текст на большой пишущей машинке, тем яснее ощущал бессмысленность своего прихода. Возможно, он так бы и ушел, не повидав Ристну, останься тот в кабинете директора подольше.
Ристна вышел из кабинета, подошел к секретарше и протянул ей какой-то сильно выправленный план.
— Спешно, как всегда. К завтрашнему дню, в трех экземплярах, пожалуйста.
— К завтрашнему дню? Товарищ Ристна, я же не машина.
— Вы — человек, товарищ Порк.
— О да, человек — это звучит гордо.
Эсси было видно кокетливое лицо тридцатилетней женщины. «В этом доме о последних похождениях Ристны еще ничего не знают, — подумал он, — ибо тогда к нему относились бы совсем по-иному». И главным образом для этой смеющейся женщины он сказал:
— Пришел тебе сказать, что ты порядочный негодяй.
Протянутая рука Ристны упала.
— Стоило ли тебе из-за этого приезжать в институт, затруднять себя?
Они оставили пораженную секретаршу и прошли вниз, в вестибюль. Вернее, Ристна проводил туда Эсси, сказавшего в коридоре, что добавить ему больше нечего.
— А ты не знаешь — почему я так сказал?
Ристна даже не сделал попытки защитить себя. Только глубоко вздохнул. Предложил сигарету. Эсси не взял.
— Ну что ж, Эсси. Мне жаль.
— Тебе!
— И Урве тоже... Она любит тебя, я знаю.
— От чего-то придется отказаться и вам.
— В этом ты прав, — ответил Ристна тоном, немного поколебавшим Эсси.
— Чертовы любовники, — процедил он сквозь зубы после минутной паузы и вынул из кармана пачку сигарет. — У тебя что — мало тех, кто тебе улыбается. Зачем же именно с ней...
— Зачем? — бледное, усталое лицо Ристны покраснело. — Спрашиваешь, словно какой-то литературный критик — почему этот полюбил того-то и эта того-то. Любовь не торговая сделка. И какой смысл все это обсуждать. В кусты я не пойду. Я охотнее буду негодяем, нежели бесхребетным слизняком. Потому что...
Распахнулась наружная дверь, и в вестибюль вoшла группа студентов. Среди них Ристна и Эсси увидели Урве в зеленом зимнем пальто и меховой шапочке. Ристна быстро пошел ей навстречу. Эсси прошел мимо них, не попрощавшись.
— Что тут у вас произошло? — тревожно спросила Урве.
— От чего-то надо отказываться, — ответил Ристна каким-то не своим голосом.
— Что?!
— О чем ты, Урве? Нам придется отказаться от людей. Очевидно, нам нельзя совместить любовь и наших лучших друзей. Это я и хотел сказать.
— Значит, он знает? Ну конечно... А я думала, что...
— Ты побледнела. Нет, у нас не может быть пути назад.
— Удивительно это жалкое женское сердце! Все эти дни меня мучит такой страх перед будущим, что я порой сама готова все сломать, все... Но когда ты таким голосом сказал сейчас, что придется отказаться...
Они смотрели друг на друга, никого не замечая вокруг себя.
— Ты...— сказала Урве звенящим голосом. — Почему я не встретила тебя раньше?
— Я понимаю, тебе сейчас тяжело, гораздо тяжелее, чем мне, но можем ли мы, грешники, требовать всех благ.
— Ты прав, Яан.
Урве спешила в порт. Она зашла в институт только на минутку, чтобы просто повидать Ристну.
12
Тяжелая операция была позади. Плата за нее лежала на столе под черным пресс-папье. В расстегнутом коричневом пальто, в полинялой шляпе на затылке, человек, подвергшийся операции, сидел за столом и пустым взглядом смотрел в окно. Он видел перед собой сбросившую нежный груз, крышу; свежая краска уже успела покрыться тоненьким слоем копоти. Голодные вороны, каркая, перелетели через крышу. Где-то между новыми домами росли старые липы. Туда-то они и полетели.