Сегодня вечером ему снова надо в город, и непременно, потому что они твердо договорились с Урве. Для полной гарантии Рейн даже попросил брата прислать ему соответствующее письмо. Эро писал коротко и ясно:
«Похороны бабушки состоятся в воскресенье, 3 февраля. Обязательно приезжай домой в субботу. Ждем тебя».
Рейн был уверен, что письмо возымеет свое действие и он получит не меньше двух свободных дней. Но сейчас печальная весть лежала под шинелью, в нагрудном кармане гимнастерки, и Рейн не решался обнародовать ее. Не потому, что в последнее время стало умирать слишком много бабушек, старых тетей и дядей — кстати, эти прискорбные случаи из семейных хроник вызывали почему-то вместо сочувствия усмешки, — нет, не потому. Когда Рейн писал брату, он еще ничего не знал о гибели Хуго Лиллесалу.
Сообщение о смерти Лиллесалу пришло в роту позавчера, в тот же день, когда принесли письмо от Эро.
Хуго Лиллесалу, добросердечный, любивший шутку старший сержант, покинул роту осенью, вместе с остальными демобилизованными. До войны он работал садоводом в какой-то сельскохозяйственной школе и мечтал вернуться туда. Каждую весну он вспоминал, как пахла земля в школьном саду — совсем особенно.
Но волостной парторг Хуго Лиллесалу не дожил до весны, не успел вдохнуть в себя весенних запахов земли, потому что бандиты убили его в заснеженном лесу, когда он в сумерках возвращался с делянки.
Писарь Поркуни, друг Лиллесалу, начал читать роте письмо, написанное родными погибшего. Но руки у писаря дрожали, губы дергались, и, не в силах справиться с собой, он протянул письмо старшине Хааку.
Ефрейтор Лейзик сжал кулаки. Гнев и боль горячим клубком подступили к горлу. Жгло и письмо, полученное от Эро. Как можно было прибегать к таким уловкам, когда смерть, страшная смерть, вырывала из жизни лучших товарищей.
Рейн стоял и глядел на облака, медленно окрашивающиеся багрянцем встающего солнца, на красные полосы над ними, которые постепенно розовели и все светлели и светлели, пока наконец незаметно для глаз не слились с ясным зеленоватым небосводом.
Утро, по мнению Юхасоо, было прекрасное.
А Лейзик считал, что такой багровый восход не предвещает ничего хорошего. Стрельбище не было местом, где мог отличиться такой стрелок, как Рейн. Юхасоо — тот да. Эсси тоже. Хорошо попадал в цель и сержант Мыйк. Они могли радоваться—после учений их ожидала слава передовиков, и вечером, будь у них желание, они могли подшить к вороту мундира чистый белый подворотничок, до блеска начистить сапоги и поспешить в штаб за желанной увольнительной.
Офицеры пришли.
Капитан Кайва, розовый после недавнего бритья, пышущий здоровьем, подпрыгивающей походкой шел впереди. Пауль Хаак крикнул в совершенстве отработанное им «Смирно! Равнение направо!» и, скрипя сапогами, поспешил докладывать. Но капитан махнул рукой. Некогда.
— Лейтенант, отберите себе людей, — обратился он к стоявшему позади него широкоплечему, с мечтательными глазами командиру первого взвода.
Лейтенант Пеэгель приказал отделению сержанта Мыйка выйти вперед и отдать мишени. Затем роте скомандовали: «Направо!» и «Шагом марш!» Солдаты отделения сержанта Мыйка с нетерпением ожидали особого задания. Скучное и обычное? Или интересное и опасное?
— Едем в Таллин, — сказал лейтенант Пеэгель и взглянул на людей. Особенно забавным, посмотри он внимательнее, показался бы ему высокий ефрейтор, который, услышав это сообщение, слегка подался вперед, словно ему не терпелось поскорее отправиться. — Через час всем быть готовыми к отъезду. Получить на кухне сухой паек на пять дней, а у старшины роты — по двести пятьдесят боевых патронов на каждого.
Строй в десять человек был словно одно удивленное лицо — хоть что-нибудь узнать!
Лейтенант добавил:
— Едем в Таллин! А дальше — выяснится на месте.
Рейн Лейзик страдальчески глотнул. Дьявольская неувязка. Едут в Таллин, однако сухой паек на пять дней и полное боевое снаряжение. Не иначе как проческа лесов! Он напряженно думал: что, если окажется каких-то полчаса свободных и лейтенант разрешит ему отлучиться? Он хоть сможет предупредить Урве: мол, так сложилось и...
— Еще вот что, — сказал лейтенант, взглянув на часы. — В Таллине нам, возможно, придется задержаться. Никаких отлучек в город. Задание совершенно секретное. Писать письма тоже не рекомендуется. Понятно?