И Урве никем не увлекалась в школе. Она терпеть не могла мальчишек. В их доме, в квартире этажом ниже, где сейчас живет русский офицер со своей красивой женой, ну, тот, у которого лицо обезображено ожогами, раньше жили Пуустусы. У них был сын Хольгер, отвратительнейший субъект. Он без конца доводил ее. Однажды она пригрозила этому мальчишке ножом, тем самым, который она подарила Рейну прошлым летом, в первое свидание.
— Его... его у меня больше нет, — невнятно сказал Рейн. — Мне ужасно стыдно.
— Рейн, ты глупый.
— Стыдно, что не сумел оберечь, — прошептал он и уткнулся головой в теплую подушку.
— Ты мой большой ребенок, — нежно прозвучало над его ухом.
Урве не интересовало, как и когда потерялся нож. Ее заинтересовало совсем другое.
— Ты хочешь есть?
Рейну давно хотелось есть. Но он скромно сказал:
— Как ты.
Но он тут же почувствовал, как его рот наполняется слюной. Он попытался удержаться от предательского глотка и не смог — глотнул так громко, что Урве весело расхохоталась.
— Сейчас, сейчас поищем чего-нибудь, — сказала она ему, словно ребенку. — Повернись к стенке и не смотри, хорошо?
Рейн безоговорочно подчинился этому распоряжению. Рядом с ним шелестела одежда, щелкали кнопки.
— Теперь можно.
Остатки вчерашнего свадебного угощения — селедка, паштет, хрустящая коричневая корочка свиного жаркого, полмиски винегрета, подсохшие ломти сыра и другая снедь, — все это снова оказалось на столе, который ради этого торжественного дня был поставлен на середине комнаты и накрыт белой скатертью.
Рейн в каком-то лениво-блаженном состоянии следил за быстрыми, изящными движениями жены. Впервые они обедают вдвоем. Да, по такому поводу и за таким богатым столом неплохо бы выпить — кстати, водка тоже осталась. Если сейчас на столе появятся еще рюмка и бутылка, то Урве — настоящая женщина.
Урве присела на край кушетки и, обняв Рейна, сказала:
— Вставай, Rêné, скоро будем кушать. Я пойду разогрею капусту, а ты тем временем оденешься, ладно? Но знаешь, — ее губы сложились в трубочку, — водки мы пить не будем. Не стоит.
— Ну конечно, зачем нам водка.
Рейн натянул на себя солдатские брюки и сапоги.
У него еще не было домашнего костюма, не было и комнатных туфель.
Но у него была жена! И дом!
Из зеркала на него глянуло продолговатое, с волевым подбородком загорелое лицо: лицо улыбнулось и весело, по-дружески подмигнуло. Неужели это он полз когда-то по заснеженным, сулящим смерть холмам Великих Лук и выбрался вместе с раненым товарищем из «рощи смерти»? Неужели это тот самый парень, который еще позапрошлой осенью бежал по шаткому деревянному мосту через Эмайыги и над его головой рвались вражеские шрапнели? Да, это был он, счастливчик. Вот этой рукой, на острове Муху, он пилил мачтовый лес для блиндажа. Если б в тот раз он стоял там, где стоял Альфред Пыйклик? Его бы не было сейчас здесь.
У него не было бы тогда ни дома, ни этой просторной комнаты с уютной кухней, где сейчас хлопочет его жена. И его самого не было бы. Сколько раз жизнь складывалась так, что его могло не быть. Но кто был бы здесь вместо него? Кто стал бы мужем этой удивительной Урве?
— О чем ты думаешь?
Рейн повернулся. Господи, до чего же у нее красивые глаза! Он обнял ее обеими руками за плечи и вздохнул:
— За что мне такое счастье?
— А мне за что?
Капуста на электрической плитке зашипела. Молодожены могли садиться за стол.
Часть вторая
1
Они сели за маленький столик в нише. Он был словно специально поставлен сюда для них двоих.
Низенький плешивый официант протянул им меню и исчез. Его собратья уже поужинали, надо было перекусить и старому официанту, хотя в желудке у него еще ощущалась тяжесть от съеденной за обедом солянки и бараньего антрекота. А тут еще эта робкая парочка заняла столик, который обычно приносил такой доход. Девчонка, сразу видать, пришла сюда только ножками подрыгать. И парень совсем неотесанный. Февраль, а он лезет в каком-то зеленоватом костюме — не иначе как по ордеру получил — в перворазрядный ресторан. Впрочем, какие могут быть перворазрядные рестораны сейчас в этом обнищавшем захолустье! Редко промелькнет знакомое лицо, оставшееся в памяти с тех давних пор, когда здесь устраивались пресс-балы и банкеты, поражавшие богатством и изысканностью туалетов. А теперь какая-то девчонка надевает юбку, прикалывает к блестящей шелковой блузке дешевую брошку и является сюда, будто это ее право. Провинциальное захолустье! А ведь официант не забыл еще тихие предвечерние часы в ресторане первоклассного отеля: прохладные интимные сумерки, сверкающая белизна скатертей, тихий гул голосов, изредка позвякивает великолепная посуда. В эти часы ему часто приходилось обслуживать солидных господ из Англии, Швеции. А теперь за столиками ресторана «Глория» сидят заводские парни с грязными ногтями, в пиджаках с хлястиками, приобретенных по ордеру.