— Ну да. До города, в котором мы были последний раз, около тысячи километров, так что должны скоро приехать.
— Но… Разве я спал двенадцать дней? Я же помню, что, когда ты меня принёс, в бункере было много людей.
— Конечно, двенадцать. А ты сколько думал? А, — бородач рассмеялся. — Орайя тебе не сказала? Да уж, она девка молчаливая, впрочем, нет ничего хуже, чем болтливый охотник за головами. (Эта фраза была моим вторым шоком за этот день). Первые шесть дней ты спал, не просыпаясь. Не думал же ты, что она начала пичкать тебя нашим языком сразу? Поверь, Антон, это бы тебя убило. Я-то в этом ни хрена не понимаю, но девчонка говорит, что мозг потребляет массу энергии. Видел бы ты, как она ела после того, как приходила от тебя. Так вот, если бы она начала тебя обучать сразу, как ты приполз, ты бы умер от истощения. Ты и так едва жив был.
— Ясно. А… — я замялся. — А что будет со мной дальше?
— С тобой? Ну, отработаешь долг, задолжал ты, кстати, не хило, тысячи три-четыре кредитов, а потом можешь быть свободен. Если, конечно, не захочешь остаться, у нас в последней стычке как раз… кхм…
— Значит, если я захочу, то смогу остаться? — спросил я.
— Конечно. Даже заработаешь кое-что, если выживешь, конечно.
— А чем вы занимаетесь?
— Мы? — Крог усмехнулся. — А ты ещё не понял? Мы — свободные работники. Почта, контрабанда, пассажироперевозки, наёмные убийства. Мы занимаемся всем, лишь бы платили. Я — механик, второй механик — Эмена, моя дочь, она же и повар. Орайя, Корос и Дерек — убийцы. Авер — хрен пойми кто, делает всего понемногу, врачует в том числе. Ну и капитан, она же рулевая. Был ещё у нас Кайг, снайпер, но стычка, стоившая этому малышу дизеля и половины пузырей с газом, оказалась для него последней. Пулемётную установку видел?
— Нет, — покачал я головой.
— А она была. Но ничего, у нас ещё бронебойная винтовка есть, а после выполнения заказа хватит на новую установку. Может, даже на пушку. Если не сможешь быть снайпером, найдётся другая работа… Мы всем рады, лишь бы прок был.
— А я-то как рад, — пробормотал я.
Радовался я или грустил? Чёрт его знает. Одно я знал точно — моя жизнь действительно кардинально поменялась.
Глава третья
Пожалуй, стоит описать цеппелин, которому на неопределённое время предстояло стать моим домом.
Дирижабль имел сигарообразную форму, в длину он достигал метров восьмидесяти, а диаметр достигал примерно пятой части длины. Корпус летательного аппарата был сделан из дюралюминия. Помещения располагались внутри корпуса, из-под аэростата выглядывала только рубка управления, да под оперением торчали два винта. Корпус цеппелина был выкрашен в серый цвет. Наверное, из-за цвета я и не заметил эту махину — когда Крог нашёл меня, уже смеркалось. Да и в тот день дирижабль, благодаря весу машины, висел над землей куда ниже, чем сейчас.
О воздушном бое, в котором погиб снайпер, а корпус цеппелина был так сильно повреждён, механик в основном отмалчивался, но не потому, что он так переживал. Эта стычка была настолько обыденным делом, что уже через две недели о ней мало что удавалось вспомнить. Раздражение механика появлялось лишь при упоминании повреждений, которые оказались слишком серьёзными для обыденной стычки: правую сторону корпуса буквально изорвало в клочья пулями, из-за чего пять из двенадцати мешков с гелием пришли в негодность, а от пулемётной остановки и, следовательно, пулемёта вместе с уймой патронов, расположенных с той же, правой, стороны, остались лишь воспоминания.
Обрадовавшись предложению остаться, я резко поумерил свой оптимизм. Команде требовался стрелок, и, за не имением альтернативы, им предстояло стать мне. Сложив два и два, я понял, почему так сильно пострадала именно правая часть дирижабля, виной тому была как раз пулемётная установка. А это значит, что мне предстояло занять самую опасную должность. Я даже подумывал о том, чтобы потихоньку смыться, но не рискнул: тысяча километров до ближайшего города — слишком большое расстояние, чтобы его можно было пройти пешком, не имея ни каких-то запасов продовольствия, ни оружия. К тому же, незнание местных обычаев могло бы плохо отразиться на состоянии моего здоровья. Я мог попасть в рабство (мало ли, на Земле оно до девятнадцатого века практиковалось), загреметь в тюрьму, а то и вовсе погибнуть. И всё потому, что у меня не было оружия. Умом-то я понимал, что, имея, например, винтовку, имел куда больше шансов нарваться на пулю, выпущенную таким же придурком, но жажда раздобыть что-нибудь убийственное перебарывала ум. Без оружия я чувствовал себя абсолютно голым. Наверное, это было чем-то вроде инстинкта. Теперь я понимал, почему люди в фильмах или книгах во время каких-то бедствий или апокалипсиса вооружаются и пускают друг в друга пули, вместо того, чтобы договориться и жить мирно. Дело в страхе. А пистолет или автомат под рукой помогают его перебороть, почувствовать себя уверенней.