Мужчина продолжал сверлить его глазами.
- Я понимаю, о чем вы говорите. Но это невозможно.
- Почему?
- Какой же тут может быть эксперимент, если я потеряю память, как все вы? В чем тогда смысл эксперимента?
- А если я дам вам нечто вроде нити Ариадны? Что тогда? Пойдете ли вы в лабиринт?
- ...
- Подумайте. Какую пользу вы могли бы принести всему человечеству. Вы воочию увидите Минотавра, скрывающегося в виртуальных сетях и пожирающего память своих жертв. Это будет величайшей сенсацией. Вы станете спаси...
Рука женщины легла на плечо разошедшегося оратора, заставив его замолчать.
- Не дави на мальчика, Ежи, ты же видишь, что с ним творится.
Гору стало стыдно за свой страх, обнаруженный перед удивительной четой.
- Вы правы, мэм, я испугался.
- О нет!
- Испугался. Я не герой. Тезей вошел в лабиринт, Орфей спустился в ад, но все это мифы...
- Как знать? - снова заговорил мужчина.
- Вы верите в мифы?
- Разве наша действительность не более фантастична? Но вы, тем не менее, не сомневаетесь в ней.
- Как знать? - вернул ему реплику Гор.
Виртуал усмехнулся.
- Да, вы непростой собеседник.
Гор поклонился.
Виртуал подождал немного и продолжил.
- Признайтесь, вам наше предложение не по душе? Не стоит нам на вас надеяться?
Гор пожал плечами и, отвернувшись, уставился на волны.
Молчание затянулось. Стало стремительно темнеть, как это бывает в начале лета. Послышался скрип песка под чьими-то приближающимися шагами. Виртуалы пошептались между собой, и женщина мягко тронула Гора за плечо.
- Простите нас. Вы не обязаны принимать решение сейчас. Вы вообще ничего не должны. Но если надумаете, позвоните по этому телефону.
В карман Гора скользнула записка.
Виртуалы ушли. Гор поглядел вслед тающим силуэтам и снова почувствовал ту самую глухую тревогу, которая пригнала его сюда.
- Не принес ты мне сегодня покоя, - сказал Гор океану и побрел прочь от берега.
В сумерках, он чуть не налетел на парочку влюбленных. Парень зажег сигарету, и Гор успел заметить широкоскулое славянское лицо. Девушка оставалась в тени, но Гор разглядел, что она маленькая и худенькая, едва по плечо парню, и что она вся дрожит.
Мэтт вернулся в редакцию. Послонялся по комнатам, бессознательно ища успокоения в привычной газетной болтанке. Будни газеты походили на рытье канав в минном поле, начиненном вместо мин хлопушами. Мэтт называл это "много шума и - ничего". Газета была ежедневной и начала выходить еще задолго до того, как Мэтт появился на свет. Но каждый день ему казалось, что именно этот номер - совершенно особенный. Что от того, как выйдет та или иная полоса, колонка или даже заголовок, зависит нечто исключительно важное. Каждый день он слышал, как Джереми Уайт то вопил, что номер на грани срыва и что так дальше работать нельзя, то радовался, как младенец, какой-нибудь удачной находке. Сотрудники редакции на все корки ругали редактора, друг друга, себя, наконец, саму газету, но не могли без нее жить. Они болезненно переживали каждую неудачу. Они были амбициозны, истеричны, непоколебимо уверены в собственной гениальности, а также в глупости непосредственного начальника. И никто не сомневался в том, что, если бы все зависело от него, он сделал бы из газеты шедевр. Самыми сумасшедшими были молодые корреспонденты из отдела новостей. Когда они шли, казалось, что они бегут, когда они сидели, у них дергались руки и ноги. И даже никуда не спеша, они все время порывались вскочить с места. Уединение в редакции было совершенно невозможной вещью. Некоторые счастливчики приучили себя работать, абстрагируясь от внешней суеты, другие - писали по ночам. Мэтт был исключением. Он один мог позволить себе захлопнуть дверь перед носом жаждущих общения собратьев, за что его, не совсем логично, прозвали Моби Диком.
Сейчас, толкаясь среди коллег, поглощенных обычной текучкой, Мэтт радовался, что его никто не замечает и в то же время он не один. Мэтт присел на краешек стола. Зажег сигарету, глубоко затянулся. Табак был наполовину смешан с марихуаной. Но травка не оказывала желанного действия. Голова по-прежнему оставалась в тисках мучившего его вопроса: почему неизвестные отправители "предупреждения" сочли его дерьмом? Ответ на этот вопрос мог быть только один, но Мэтту не хотелось признавать очевидного. Гадостно было думать, что эти мрази, виртофобы или кто там еще, посчитали его куском дерьма. Еще горше было сознавать, что они не так уж и ошиблись. Ведь вот же не звонит он во все колокола. А время течет. Истекает. А он умыл руки. Он от чертова Пилатова семени. Он не пойдет бить тревогу. Он давно понял, что война с драконом, который прикидывается ветряной мельницей, безнадежна и потому бессмысленна. Правда, от только что умытых рук смертельно болит голова.
Мэтт угрюмо уставился на бесполезную сигарету. Внезапно он соскочил со стола, швырнул окурок на пол, раздавил его каблуком и оглядел присутствующих диким взглядом. Двое-трое посмотрели на него недоуменно. Мэтт вертел головой во все стороны. Ему сейчас отчаянно была нужна помошь - импульс, заряд, запал. Чтобы, чтобы, чтобы сказать... Надо сказать. Надо это сказать всем. Иначе у него лопнет голова. Нет. Иначе случится, произойдет, стрясется, разразится, разлетится к чертовой матери!..
- Да что с тобой, Мэтт? На тебе лица нет!
Это, конечно, Лили - сплетни-слухи-кривотолки. Почуяла запах жареного.
- К чертовой матери!
- Что?
- Вали, говорю, к чертовой матери!
Лили ничуть не обиделась. Профессиональное чутье подсказало ей, что Мэтт надыбал нечто такое, чего он не может переварить, и вот вертится, как уж на сковородке.
Раскинув руки полукольцом, отчего в своем платье из серебристой ткани она стала похожа на спутниковую антенну, Лили подошла ближе. Это было ошибкой. Мэтт попятился и бочком выкатился из комнаты. Лили внимательно посмотрела ему вслед и задумалась. Через минуту она засела за телефон и начала обзванивать своих осведомителей. Не задавая конкретных вопросов, она умудрялась за несколько минут вызнать, известно ли ее конфиденциальному источнику нечто экстраординарное, такое, от чего в комнате даже сейчас, после бегства Моби Дика, пахнет жареным.
Мэтт пошел к себе. Заперев дверь, он сел и, стиснув голову руками, начал воображать, что бы он мог предпринять, если бы решился действовать. Перед его глазами проносились картины, одна мрачнее другой. Попытка героического акта, пресеченная в зародыше. Подкупленная полиция, услужливый врач со шприцом, соболезнующие коллеги... Мэтт просидел так до позднего вечера. Наконец, проглотив сразу несколько таблеток, лег и провалился в небытие.
Наутро он позвонил в редакцию и сказал, что подхватил простуду. Потом, не отрываясь, слушал новости. Два дня все было спокойно. На третью ночь он проснулся от выстрелов. Голова была тяжелой, в висках ныло, но он сразу понял, что означают эти выстрелы. "Началось. Все-таки оно началось", - билось у него в мозгу. "Все равно бы началось! - тут же подхватило альтерэго, - я ничего не смог бы сделать. И Джерри Уайт ничего не смог сделать, раз оно, все-таки, началось. И они, да-да, они, эти суки из ФБР, тоже ничего не сделали. Они же все знали. Все знали и тем не менее оно все-таки началось. Они все знали, а оно все-таки началось. Они все знали и ничего не сделали. Все знали и ничего не сделали!"
Мэтт начал натягивать на себя одежду, трясясь от ненависти. Свалив вину на "эту сволочь из ФБР", он почувствовал прилив сил. Ненависть наполнила его энергией и придала движениям необходимую быстроту и четкость. Подхватив кольт, Мэтт выскользнул на улицу.
Город превратился в ад. Стреляли со всех сторон. Какие-то группы людей, Мэтт безошибочно угадал в них парней из Старого города, перебегали дорогу, преследуя жертву. Другие забегали в дома, откуда сразу начинали раздаваться вопли ужаса вперемешку с ударами и выстрелами.