Девочка подзывает других детей – вот он кадр, который искал, – она машет руками, приглашает присоединиться к их компании. – он вспоминает все законы композиции, о которых когда-то читал – она стоит в обрамлении из цифр и служебной информации фотоаппарата, её друзья ей что-то передают – он строит кадр, выжидает: «Вот, сейчас, так, мусора никакого в кадре нет», нажимает на спуск затвора. Зеркало снова поднимается и, вернувшись на место, оглушительно громко хлопает. Девочка поднимает руку с тем, что ей передали, и резким движением бросает это в фотографа, остальные повторяют за ней – молодой человек уворачивается от летящих камней и закрывает собой камеру. Два камня достигают своей цели – один больно бьёт по рёбрам, второй попадает в ногу. Крики детей окрашиваются ненавистью, а сами они теперь больше похожи на толпу линчевателей, получивших доказательство вины.
– Вот маленькие засранцы! – он осматривал и ощупывал камеру. Лезть через ограду за возмездием ему не хотелось.
– Ну а чего ты хотел? Сам виноват – надо было хотя бы спросить. Пойдём скорее.
Они стали продолжили спускаться вместе с руганью, гнавшей их, а может им так только казалось и это были всего лишь звуки новой игры, которую дети начали сразу после их ухода.
Рёбра гудели, как барабан, резонирующий спустя некоторое время после того, как его оставили палочки. Он перестал прокручивать в голове варианты того, как ему следовало поступить с той девочкой, и наслаждался чувством гордости и удовлетворения от своей причастности к настоящей жизни фотографа, в которой есть место опасности, а за снимками следует история приключений. Теперь он сможет говорить не «это такое-то место на фотографии», а «когда я делал этот снимок…». Боль только подогревала его уверенность в том, что ему ни в коем случае нельзя останавливаться, а надо продолжать снимать.
В деревеньке, через которую они шли, окна во всех домах (то ли от усиливавшейся жары, а может от любопытных глаз туристов, проезжавших на автобусах) были плотно закрыты решётчатыми ставнями, и можно было только догадываться о происходящем внутри. Сами дома можно было разделить на две категории: четвёртой стеной тех, что шли по левую руку, была скала. Они громоздились кубиками друг на друга и уходили вверх, повторяя очертания своей опоры, несущей, помимо строений, вырезанные в ней ступени к ним. Четвёртой стеной для правых было небо – пространство за ними заканчивалось и земля вместе с садами и постройками резко ныряла вниз, будто там есть быстрый путь к подножию горы или они стоят на границе карты старой компьютерной игры, от чего здания казались плоскими декорациями на спрятанных опорах. У одного из таких невысоких домов, прячущегося в зарослях, старого и обветшалого по сравнению с другими, без кондиционера и других атрибутов современности, стояло несколько прилавков, напоминавших грубо сколоченные козлы. На них были развешаны однотонные платки самых разных цветов (от глубокого чёрного до ядовито-зелёного невыносимой яркости). Доски выглядывали из-под материи при малейшем ветре. Они не были подогнаны под одну длину и сами походили на одеревеневшую ткань.
В нескольких метрах от этой уличной лавочки, в тени дерева, на низком табурете сидела старушка и внимательно наблюдала за молодыми людьми, спускавшимися от крепости. Убедившись в том, что они направляются к козлам, она вскочила и стала отряхивать свой товар от пыли, которую поднял проезжающий автобус.
Её голова была обмотана в несколько слоёв так, что был виден только овал лица, обрамлённый тканью, руки были закрыты по основание большого пальца рукавами тёмного платья, заканчивавшегося так близко к земле, что оставалось только догадываться о том, какая у неё обувь, если она есть. Поверх платья был надет светлый передник.
– Hello! – сказал молодой человек.
– Hello! – ответила старушка и движением, будто хотела засунуть что-то в карманы, об отсутствии которых она забыла, вытерла ладони о фартук.
В руках девушки вспыхнула яркая материя.
– Ну, вот этот вроде ничего, – обратилась она к молодому человеку. – А тебе как?
– Да вроде хороший. Надо на тебе посмотреть.