В те времена, понимая, что мне некогда заниматься хозяйством, умиляясь на мое неумение, он нашел домработницу - Анну Ивановну - старенькую женщину, которая когда-то где-то работала шеф-поваром, и поэтому ничего простого не хотела готовить: презирала кашу, щи и т. п. Она готовила нам чаще всего дичь, делала это замечательно, но так как в общежитии кроме нас жило еще 12 семей и была одна десятиметровая кухня с маленькими столиками для каждой семьи (что характерно для многих коммунальных квартир тех лет), то момент, когда она готовила нам обед, был трагикомичен. Она прогоняла всех из кухни на час-полтора, от ее дичи по всей кухне летели перья, а так как она была старенькая, то по-настоящему убрать за собой не могла.
На всех конфорках что-то шипело, горело, разносился удивительно вкусный запах, и бедные артисты бродили около закрытой кухни в надежде на угощение, но у Анны Ивановны трудно было выпросить даже морковку! Она презирала хозяек, у которых чего-то недоставало в хозяйстве. Приходила в комнату и произносила целые монологи, с ненавистью осуждая просителей и просительниц. К счастью, она приходила раз в три дня. Мы никогда не могли уговорить ее готовить что-нибудь попроще. Например, просто суп, мясо с картошкой или макаронами, компот или кисель. Она готовила куропаток или перепелок в кастрюльке, дорогую рыбу с соусами, взбивала сливки или делала какой-нибудь замысловатый мусс. Причем, взбивая, она забрызгивала все стены, потолок, пол, но при плохом зрении убрать за собой не могла, да и не считала это особенно нужным. Уважала она только моего мужа, так как он был очень красив, великолепно одет и ходил дома в роскошном коричневом бархатном халате. После ее ухода раздавался громкий, веселый голос Татьяны Ивановны Пельтцер (она жила со своим отцом Иваном Романовичем рядом в маленькой комнатке): "Вера, иди, убирай за своей Анной Ивановной!" Я, взяв тряпку, бездарно, но старательно, наводила чистоту и, слушая взрывы хохота нашей актерской братии, делилась кулинарными шедеврами нашей гордой Анны Ивановны.
В этой маленькой комнатке нашего общежития я оттаивала от своего горя, окруженная лаской и терпением моего мужа, окруженная веселыми и бедными товарищами-актерами.
Потом нам дали однокомнатную квартиру, из которой мой муж опять сделал игрушку, нашлась чудесная женщина, которая, любя меня как артистку, бросила свою скромную работу и стала работать у нас, помогая по хозяйству. Не знаю, за что судьба послала мне эту добрую волшебницу!
Елена Михайловна, так звали нашу милую хозяйку-помощницу, прожила с нами двадцать лет, была нашим добрым гением, любила нас как родных и мы платили ей такой же любовью. И снова я вдали от житейских забот - только театр, только профессия, муж и я, освобожденная от всех житейских трудностей.
Она тоже приходила к нам один раз в три дня. И когда она находилась на кухне, всегда слышалось ее веселое пение - точно птичка щебетала. До самой своей смерти она была нам близким человеком, и похоронили мы ее как родную.
А потом мы переехали поближе к театру, и не было у меня уже никаких помощников, умение вести хозяйство я за всю жизнь не приобрела, а возраст был уже за сорок! Я старалась чему-то научиться, но все выходило у меня довольно бестолково. Мой муж, естественно, уже не умилялся на то, что я ничего не умею...
Сейчас мы живем в тихом Арбатском переулке. У нас уютная, двухкомнатная квартира, которую, как всегда, любовно обустроил мой муж, иногда советуясь со мной, но в основном он - создатель уюта, чистоты и красоты нашего дома.
К сожалению, сейчас, когда габариты нашей квартиры позволяют приглашать в гости друзей, силы уже не те. И все же большая радость готовиться к приходу близких. Правда, мы сильно нервничаем перед приемом. Я все-таки не такая хорошая хозяйка, как хотелось бы, а хочется, чтобы все было красиво, вкусно и чтобы люди, пришедшие к нам, чувствовали, что они желанны. Когда приходят друзья, все забывается, нам хорошо, весело, уютно.
Кроме того, вот уже два года , как в нашем доме поселилась радость, маленький комочек счастья, хозяин нашего настроения, очаровательное, нежное, шаловливое и независимое создание - наш кот Филимон. А произошло все так: однажды апрельскими сумерками раздался телефонный звонок и я услышала голос Дашеньки :" Тут во дворе котенок маленький, такой хорошенький... Пытается забраться на тротуар, но не может... Может быть, взять его?" Я понимаю, какая ответственность лежит на человеке, который берет себе в дом кошку или собаку. Сама, любя животных, я, к сожалению, никогда не могла взять щенка или котенка, наша гастрольная жизнь, поездки, а последнее время частое пребывание мужа в больнице не позволяли мне сделать это. я конечно, стараюсь убедить, что этого делать не надо, но Дашенька робко предлагает: "Я заеду на минутку, только покажу его. а там решим, ладно?"
Приезжает, на ладошке - крошка. Котеночек нежно палевого цвета с голубыми бессмысленными глазками. Смотрю на него - маленького, беспомощного , доверчивого, и уже никаких сомнений... Конечно, он наш, конечно, мы его не оставим на улице, конечно, мы не расстанемся. А он еще не умеет лакать, кормим его из пипетки разведенным кошачьим молочком. И такой этот комочек родной, такой нежный. Решили, что будет он у нас и у Дашеньки. Когда кто-либо из нас будет уезжать, он все равно будет в своем доме, в любящих руках.
Растет наш малыш удивительно умным, быстро привыкает делать все свои дела на месте, домой ото всюду бежим, как на свидание. Наступает время, когда решаем его кастрировать. Везем, завернув в теплый платок, в театр кошек к замечательному ветеринару, сидим в коридоре и дрожим за нашего малыша, а он в кабинете у врача отчаянно защищается, шипит.. Я все слышу, жалею его, но понимаю, что так нужно, раздается на миг его мучительный крик - это сделали укол. Потом все затихло... Через некоторое время наш Филимон (так мы назвали его как бы в противовес его нежной беззащитной индивидуальности) с полузакрытыми глазками, с покорным малоподвижным тельцем, завернутый в приготовленное оделяло доверчиво лежит в моих руках. Едем домой, и как же его жалко, такого маленького, такого милого. Скоро залечилась его ранка, и характер остался таким же детским, шаловливым, чистеньким, пушистеньким, ласковым и стал всеобщим любимцем.
Как-то раз пришел ко мне брат Вася, снисходительно полюбовался нашим любимцем, потом решил покурить - открыл в лоджии окно и забыл закрыть. Сидим за столом, шутим, пьем едим, потом вспоминаем о Филимоне , а его нет, ищем в квартире, в коридоре, на лестнице. Охватывает паника, идем на улицу, во двор. Зовем, ищем, уже темнеет, а его все нет... И вдруг откуда-то тихое жалобное "мяу"... И снова ищем, и снова нет его, только звучит то ли в ушах, то ли наяву тихое "мяу"... Заглядываем под кусты, ходим около помойки, заглядываем под машины, и вдруг под одной из машин в темном дворе сверкнули его глазки... Сидит... наш малыш Какое счастье! Несем его домой, тельце его вздрагивает, носик разбит, о мы счастливы... Потом снова врач, лечение, лекарства... выхаживаем, и снова чудесные минуты радости, покоя, заботы радуют наши сердца.
По утрам наш Филимон, наслаждаясь покоем, греется на солнышке, принимая самые обаятельные позы, вытягивает лапки, показывает белый животик... Заметив, что я проснулась, он, подождав пока я встану, солидно вышагивает к кухне, где я его кормлю, но прежде чем он начнет есть, он ходит около моих ног, трется мордочкой о руки, выражая свою благодарность. Тихо мурлыкая, очень деликатно съедает свою еду и потом сидит и облизывается, жмурит глазки, а я радуюсь и разговариваю с ним, как будто он все понимает. Ну, конечно, понимает! Разве можно не понимать, когда любят?!
Я очень люблю возвращаться домой. Открываю дверь - а на пороге уже сидит Филимон, жмурит свои сонные глазки, вытягивает спинку, подрыгивает задними ножками, а потом шаловливо ложится, склонив головку на спинку, и ждет моих ласк. Долго наслаждаться собой он не дает, через минуту спокойно покидает меня, солидно идет к своему домику, сверкая своими пушистыми галифе на задних лапках, за что мы его прозвали "Штанишкиным".