Говорю:
– Давай обсудим снаружи?
Шмелев смотрит поверх моей головы и спрашивает:
– А что такое? Почему не здесь?
– Потому что! А ну иди! – я сержусь и толкаю его ладонями в грудь.
Яр по инерции делает шаг назад и снова замирает. Выпячивает нижнюю губу и смотрит на меня с насмешкой:
– Что-то не хочу.
Я же чувствую, что за моей спиной стоят люди, и начинаю сильно нервничать. Наконец не выдерживаю:
– Понравился! Фильм понравился, понятно?
Поднимаю на Шмелева почти умоляющий взгляд, и он наконец сдается. Разворачивается и движется на выход. С облегчением следую за ним.
Мы молча идем на остановку, садимся в автобус. Мое нервное возбуждение никак не хочет униматься. К тому же я бесконечно пытаюсь подсчитать, сколько калорий употребила за этот сеанс.
– Жендос, ты чего такая шальная? – спрашивает Яр, и я в очередной раз думаю, что он более проницательный, чем я привыкла думать.
А я вдруг задаю вопрос:
– А тебе понравилось кино?
Шмелев подтормаживает. Долго смотрит на меня. А потом, будто понимая, как для меня это важно, коротко кивает.
О большем я и просить не могла бы.
Я закусываю обе губы сразу, втягивая их внутрь, и смотрю за окно. Мне скоро выходить. Там все еще метет. Как и в моей голове.
– Ладно. Хорошо, – отрывисто сообщаю я. – Ну, в следующий раз выберешь то, что больше нравится тебе. Все по-честному.
– А ты совсем сдвинута на том, чтобы все было честно, да, Жендос?
– А что в этом плохого?
– Ничего, кроме того, что так с ума съехать недолго, – тихо говорит Яр, глядя на меня с высоты своего роста.
К счастью, мы подъезжаем к нужной остановке, и я вываливаюсь из автобуса. Иду домой, а там, не застав никого, сразу направляюсь в туалет. Настало время расплачиваться за карамельный попкорн. Точнее, избавляться от него.
Глава 9
Смотрю на хрупкую фигурку в розовом пуховике, которая лезет через сугроб. Гольцман пошатывается, оступившись, и хватается за урну, чтобы удержаться. Я хмыкаю, стоя в плавно отъезжающем автобусе. Господи, какая же она неловкая. Ну как можно ее не цеплять?
Бросаю прощальный взгляд на яркое пятно в вечерних сумерках и наконец отворачиваюсь. И что за цвет для куртки – розовый? Одевается как с чужого плеча. Видно же, что ей самой все это не нравится. Снова чувствую сильный прилив раздражения. Эта девчонка меня бесит так, что суставы выкручивает. Понять причину этого я не в состоянии. Но каждый раз, когда она рядом, все нутро подрывает. Прямо не могу молчать, постоянно хочется ее уколоть побольнее.
И одежда вот эта. Взрослая девка, а одевает ее мама? Что это, инфантильность сотого левела?
Почему я решил, что это мать составляла ей гардероб? Да потому что вижу. Как видно по самым матерым ботаникам, что их бабушка воспитала. Тут не промахнешься.
Пытаюсь себя притормозить и вспоминаю, как она сегодня сказала, что ее унижали в школе. Срабатывает моментально. Досада тут же тушит мое недовольство. Я, конечно, иногда веду себя как последняя скотина, но слабых я никогда не опускал. Я и с Гольцман закусываюсь только потому, что она всегда отвечает. Противостоит мне со всей возможной отдачей. И каждый раз это доставляет мне странное удовольствие.
Выхожу через две остановки после нее и иду домой, закуривая на морозе. Электронные сигареты – просто дар современности. Все тот же никотин и никакого запаха табачного дыма. Нет, поймите меня правильно, долбаные вредные привычки – это всегда плохо. Но я курить начал лет с десяти и с тех пор никак не соскочу. А сейчас просто радуюсь, что родные до меня не докапываются из-за запаха. Сам втайне надеюсь, что скоро смогу бросить. Чисто из финансовых соображений. Не выгодно ни разу.
Так еще сформулировал про себя странно – «родные». У меня один родной человек по факту. По крайней мере, в том смысле, которым я это слово для себя наделяю.
– Дед! – уже дома кричу из коридора, скидывая ботинки.
Квартира в ответ молчит. Тревожное предчувствие тут же подкатывает к горлу, и я стараюсь совладать с эмоциями, нарочито медленно двигаясь по коридору. В дверях зала останавливаюсь. Телевизор работает, там идет очередное молодежное шоу на видеохостинге. Дед уютно пристроился в любимом кресле, прикрыв глаза. Фокусируясь взглядом на его грудной клетке, я сам перестаю дышать. А он?
– Рано еще хоронить меня, – скрипучим тоном выдает он, не поднимая век.
– Де, – облегченно выдаю я на выдохе, – я ж зову, ты чего пугаешь.
– Испугался, что я умер?
– Испугался той суммы, которую придется потратить. Знаешь, сколько сейчас место на кладбище стоит?