— Перестаньте! — строго сказала медсестра, хмуро сдвинув брови.
И куда исчезла её ангельская улыбка?
Она достала иглу из катетера, бросила шприц в пластиковый поддон на тумбочке, вернула прищепку на палец. Кардиомонитор сразу успокоился, по экрану снова поплыли загогулины, а из динамиков донеслось привычное попискивание.
Сердце мерно колотилось, разнося лекарство по телу. Я чувствовал нарастающее умиротворение и необычайную лёгкость. В голове прояснилось. Ощущения были такие, словно в хмурый день неожиданно расползлись тучи, и на небе появилось лучистое солнышко. Мне казалось: ещё немного, и я поднимусь над кроватью, буду парить в тёплых широких лучах, что падали на исшарканный линолеум сквозь повёрнутые боком ленты вертикальных жалюзи.
— Вам надо отдохнуть, — сказала сестра, погладив меня по руке. Она уже не хмурилась, и от этого её лицо выглядело намного приятнее. — Вечером придут ваши друзья, доктор разрешил впустить их в палату реанимации.
Реанимации? О чём это она? Что произошло?
Я хотел задать ей эти и другие вопросы — их много вертелось на языке — но дрёма снова завладела мной, и я провалился в трясину глубокого сна.
Меня разбудили приглушённые голоса. Кто-то шептался, топчась возле кровати. В коридоре раздались тяжёлые шаги, скрипнула дверь, и густой бас грянул весенним громом:
— Ну, как он там?
На гостя зашикали, зашипели, как змеи, спинка кровати дрогнула, и один из визитёров сдавленно взвыл, видно, ударился рукой, когда отмахивался от балагура.
Справа зашуршали одежды, я ощутил лёгкий ускользающий аромат, шелковистые пахнущие медвяным лугом волосы приятно защекотали лицо. По щеке скользнула волна тёплого дыхания, и мягкие губы, почти касаясь уха, прошептали:
— Просыпайся, соня.
Я открыл глаза. У кровати стоит Светка, шуршит надетыми на туфли бахилами. Одноразовый берет из голубого спанбонда с трудом держится на копне каштановых волос. Ещё бы! Такую гриву закрыть — парашюта не хватит. И завлекалочки спиральками по бокам висят, типа, места под шапочкой не хватило. А она ещё их на пальчик намотала, чтоб завитушек побольше было. Чертовка!
Накинутый на плечи халат наполовину скрыл фиалковое платье вроде греческой тоги. Всё такое струящееся, с ниспадающими складками. Красивое! Я подарил его на день рождения в прошлом году. Сколько восторгов, сколько радости тогда было! А визгу-то, визгу! Наверное, весь дом в тот день на ушах стоял.
До сих пор помню, как Света крутилась перед зеркалом, разглаживая бант в виде лилии на левом плече. Изогнётся вся, ножку выставит, а разрез длинный до верхней трети бедра. Ммм! Афродита!
— Здорово, Саня!
— Привет!
— Ну ты напугал нас, старик!
Ребята по очереди подходят ко мне, жмут руку, хлопают по плечу. А у дверей топчется тот самый шумный гость. Петрович. Я его помню, мы с ним на раскопках в местах боёв Великой войны познакомились.
Я прошу парней помочь мне сесть. Но они смущённо отнекиваются, говорят, доктор, запретил мне двигаться в ближайшее время. Мол, я перенёс сложную операцию и пока мне лучше полежать спокойно.
Я протестую, пытаюсь пошевелиться, но, оказывается, это сделать не так-то просто. Правая нога не двигается совсем, что-то сжало её со всех сторон. Гипс? Грудь сдавила тугая повязка, правая рука согнута и прибинтована к телу. Голова перевязана, я чувствую это, как и тесёмочный бантик под подбородком.
Парни рассаживаются по бокам кровати, Петрович навалился на хромированную дугу спинки. Света на почётном месте рядом со мной. Я беру её за руку, спрашиваю: как здесь оказался? Отвечают разом, наперебой. Громче всех басит Петрович. Ласково прошу всех заткнуться.
— Свет, давай ты первая. Мне так проще будет.
Светлана вздыхает, одной рукой сильнее сжимает мои пальцы, второй размазывает тушь под глазами.
Странно, никогда не видел, чтоб она плакала.
— Я думала, мы тебя потеряли, — начала Света, шмыгнув носом. — Когда три недели назад ребята позвонили и сказали, что тебя посекло осколками…
— Какие три недели?! Какими осколками?! — воскликнул я, чувствуя лёгкое головокружение.
— Ты ничего не помнишь? — спросил Димон.
— Не-ет, — протянул я, хлопая, как сова, глазами.
— Мы поехали в лес на раскопки… — начал Миха Кабан.
— Это я помню, — перебил я его, нетерпеливо мотнув головой. — Бык заставил нас отрабатывать долги после того, как Лёха расколотил полбара.
— Чё я-то сразу? — взъерепенился Жеребец.
— Да это ты во всём виноват! — накинулся на него Кабан. — Не надо было кунгфуиста из себя изображать!
— Тихо вы! — шикнула на них Светка, заметив, как я поморщился и закрыл глаза. Громкие звуки отдавались в голове колокольным звоном, в правый висок торкало, будто кто-то тыкал в него китайской палочкой для суши.
Парни успокоились, только Лёха зыркал по сторонам глазищами да недовольно пыхтел, кривя губы.
— Дальше, — слабым голосом попросил я, не открывая глаз.
Светлана продолжила. Оказалось, той ночью каким-то образом найденная мной старая мина угодила в костёр. Меня посекло осколками: в нескольких местах порезало голову, перебило ключицу, ранило в ногу, поломало рёбра, один осколок пробил лёгкое в пяти миллиметрах от сердца.
В общем, повезло. Чуть-чуть левее — и я бы уже, свесив ножки, сидел на облаке.
А потом я услышал приятную новость: на днях банду Быка посадили за «черное» копательство, а его упекли по делу за покушение на убийство. Мы оказались свободны, ведь долг теперь некому отдавать.
Ребята пробыли со мной полчаса, пока не пришла медсестра и не выпроводила их из палаты, милосердно позволив Светлане остаться ещё на минутку. Светик поцеловала меня, оставив на губах вкус помады и ощущение немыслимого блаженства в душе, провела нежными пальчиками по щеке, помахала ручкой на прощание и невесомо выпорхнула за дверь.
Через неделю меня перевели из реанимации в обычную палату, время посещений увеличилось на целых полтора часа. Друзья навещали меня каждый день. Мы болтали обо всём, что придёт в голову, но я ни разу не обмолвился с ними о преследовавших меня снах.
Каждую ночь я то воевал с фашистами во главе партизанского отряда, то охотился за вервольфами с автоматом в руках, то сражался на мечах с каким-то чуваком.
Снилась мне и полная ахинея: будто бы немцы дерутся с нашими на склонах какого-то холма, пули свистят, взрывы грохочут. И всё бы ничего, да на стороне фрицев бьются уроды какие-то с клешнями и щупальцами. Лезут твари из-под земли что лава твоя, и нет этому потоку ни конца и ни края.
А над холмом тучи в хороводе кружат, молниями пронизаны, а вокруг смерча этого монахи какие-то в сферах сияющих и вроде как обряд какой-то проводят или молятся.
И вдруг вспышка такая яркая, будто бомбу атомную взорвали. Из туч гриб ядерный вырос, взрывная волна во все стороны. Монахи и нечисть сразу в пепел превратились, а люди стоят целёхоньки и по сторонам оглядываются.
На этом месте сон всегда обрывался и, как бы я не хотел, на другую ночь продолжения не было.
Поначалу я переживал из-за этих сновидений, хотел даже врачу о них рассказать, но потом передумал. А ну как ещё в дурку отправят, вот смеху-то будет: Грач с катушек поехал.
Спустя полтора месяца меня выписали, но я ещё долго восстанавливался, занимаясь дома и посещая специальные процедуры в поликлинике. Нога сильно пострадала, и врачи опасались, как бы я на всю жизнь не остался калекой.
В универ в сентябре я не пошёл, взял академку, чтобы продолжить лечение, а потом и вовсе забрал документы. Пока лежал в больнице, многое передумал и понял: та мина не просто так взорвалась, это мне знак свыше дали.
Пусть не по своей воле, но я плохим делом занялся. Мародёрство добром не кончится, вот я и огрёб по самое не хочу. Хорошо, жив остался, а раз так — грехи надо искупать. Я решил перевестись на исторический и всю жизнь посвятить поискам солдат прошедшей войны, чтобы знала страна о своих героях, чтоб их подвиг навеки остался в нашей памяти.
Добрая половина зимы прошла в подготовке к экзаменам, занятиях восстановительной медициной и приготовлениями к свадьбе. Так-то мы со Светкой ещё до всех этих приключений крупно поругались. Она мне потом призналась, что, думала, всё: трындец любви нашей пришёл, но потом, когда из меня осколки доставали, поняла, какие это, в сущности, пустяки.