По тротуарам с деловитостью муравьёв сновали горожане. Мужчины в пальто и утеплённых плащах, женщины — редко — в шубках, чаще тоже в пальто с узкой, перетянутой поясом, талией и широкими плечами. Цвета всех оттенков коричневого и чёрного, из белого только снежинки на шляпах и рукавах.
Сохранившиеся под голыми деревьями и фонарными столбами клочки белой скатерти слабо блестели в лучах тусклого солнца. Оно всё ближе клонилось к гребням черепичных крыш и скоро обещало скрыться совсем.
В небе с хриплым граем кружили вороны. Кое-где серые столбы дыма из каминных труб подпирали свинцевеющий на востоке небосвод. Он грозил рухнуть сразу, едва солнце спрячется за высокой кирхой, так похожей на замок сказочной принцессы.
Ряды трёх- и четырёхэтажных домов радовали глаз красотой отделки: фасады из рустованного камня, колонны с капителями, подоконные фризы с барельефами, рамы с частым переплётом. Нижние этажи всех видимых мне зданий занимали магазинчики, пивные и кафе. Их вывески наперебой заманивали покупателей, но горожане чаще всего проходили мимо, кутаясь в шарфы или пряча носы в воротники.
Возле невысокого — в две ступеньки — крыльца негромко тарахтел чёрный «опель». Унтершарфюрер СС с бульдожьими щеками, круглыми выпученными глазами, глубокими складками от носа к маленьким — бантиком — губам дежурил у пассажирской двери.
Я закончил любоваться видами Курфюрстендамм — выведенное готическим шрифтом название улицы я прочитал на эмалированной табличке дома напротив — спустился с крыльца, сел в тёплый салон.
Шофёр захлопнул дверь, рысцой обежал вытянутый капот с круглыми глазами фар над волнами лакированных крыльев, ввалился в машину вместе с порцией холодного воздуха и горсткой любопытных снежинок. Взревел мотор, из печки пахнуло жаром пустынного ветра, и от морозного привета с улицы не осталось и следа.
Мы катались по улицам Берлина почти час. Не скажу, чтобы расстояние от лаборатории до баронского гнезда оказалось очень большим: счётчик спидометра показал восемь километров — максимум, пятнадцать минут без учёта пробок. Хотя, какие пробки в сороковых годах прошлого века? Вряд ли в это время во всей Германии количество машин — даже с учётом танков, самолётов и кораблей с подлодками — дотягивало до половины современного московского автопарка.
Просто в пути мы то и дело останавливались, пропуская колонны военных грузовиков и ряды вымуштрованной пехоты. А ещё мы объезжали завалы из разрушенных взрывами зданий. Я с интересом смотрел в окно на присыпанные снегом руины.
Интересно, кто это сделал? Наши бомбили Берлин в сорок первом и в августе сорок второго, у союзничков до этого ещё руки не дошли. Возникает вопрос: кто навёл шороху в логове нацистов? Руссиш партизанен? Смешно, однако. Неужели сами немцы против ефрейтора воюют? Так рано, когда безжалостная машина вермахта ещё не надорвала пуп?
А чего я, собственно, удивляюсь? В любом обществе процент здравомыслящих людей довольно высок и в случае наложения моральных качеств на твёрдую идейную позицию даёт продуктивные результаты. Взять хотя бы наших борцов с «тиранией самодержавия», да все современные шахиды — дети по сравнению с ними.
Несколько раз нас останавливали военные патрули из двух обершутце СС с МП-40 на груди и одного младшего офицера. Те почему-то всегда ходили в фуражках, несмотря на довольно крепкий мороз, а вот автоматчики носили серые кепи из шерстяного сукна.
После вопроса: «С какой целью вы оказались в этом районе?» я вынимал из кармана удостоверение с изображением оседлавшего свастику орла, просовывал «корочки» в окно и ждал. Хмурые, как на подбор, оберштурмфюреры тщательно сверяли фотографию с оригиналом, долго читали выведенные умелой рукой каллиграфиста строчки готического шрифта и чуть ли не пробовали аусвайс на зуб. Потом с тем же хмурым видом возвращали документ и давали отмашку шофёру: дескать, проезжай, нечего тут честным людям глаза мозолить.
Наконец «опель» выкатился на Александерплац — огромную, размером со стадион, площадь. Блестящие нитки трамвайных рельсов делили её на шесть неравных сегментов, строго по сторонам света стояли четыре бетонных столба с гроздьями фонарей. С трёх сторон к площади вели ровные улицы, густо застроенные старинного вида домами. Она словно впитывала их в себя, чтобы выплеснуть широким проспектом к стальной эстакаде и крытому дебаркадеру Александерплацбанхов. Я видел короткий конец длинного эллинга и ведущую к нему железнодорожную артерию на бетонных столбах в просвете между двумя современного вида семиэтажными коробками. Здание, за которым прятался вокзал, было стандартной формы и ничем не привлекало внимания, зато другое напоминало молоток со скошенной рукояткой, на крыше высокие — в два человеческих роста — красные буквы рекламировали какое-то предприятие «Йонас и Ко».
Перед входом в дом Йонаса возвышалась статуя босоногой женщины с венком из дубовых листьев на голове, кольчужной рубашке до середины бедра и накинутым на плечи плащом. На груди красовался медальон. Надпись золотыми буквами на круглом постаменте гласила, что это Беролина — покровительница города. В одной руке она держала складки плаща, другой показывала на старинный особняк, возле которого остановился мой «опель».
Я выбрался из машины, вдохнул морозный воздух, насыщенный звоном трамваев, шумом толпы и свистом готового к отправке локомотива. Надо мной серой громадой нависало величественное здание в три этажа с высокой крышей, где наверняка тоже были жилые помещения. Барон неплохо устроился: жить в таком доме — это вам не в коммуналке с пятнадцатью соседями общий санузел и кухню делить. Да в этом замке квадратных метров в разы больше, чем в Первой общаге нашего университета, а она ещё сталинской постройки с высокими потолками и огромными комнатами, не чета современным клетушкам.
О солидном возрасте особняка говорили изъеденные временем барельефы под готическими окнами и каменные горгульи по углам крыши. Крытая медными листами, она давно позеленела и покрылась тёмными потёками. Но зима и здесь постаралась на славу: скопившийся в кровельных ограждениях снег выглядел песцовым воротником и придавал крыше особое очарование.
Мифические чудища тоже не остались в стороне. Следуя моде на меха, они примерили на себя белоснежные шапки и стали выглядеть чуточку добрей. Но это не помогло: из распахнутых в немом рыке пастей замёрзшей слюной свисали длинные сосульки, с головой выдавая характер злобных тварей.
Крышу венчал длинный шпиль с некогда золочёной статуей ангела. Стрела в луке божественного посланника показывала на восток, где в сорок первом с треском провалился план «Барбаросса», а сейчас всё шло к уничтожению 6-й армии вермахта под командованием пока ещё генерал-лейтенанта Паулюса.
Долго любоваться архитектурой не пришлось: после тёплого салона в тонкой шинели, фуражке и сапогах на улице было не очень-то и комфортно. Выдыхая облака морозного пара, я поднялся на высокое крыльцо; постукивая сапогами друг о друга, нашарил в кармане ключи. Ого! Наверное, вот этот длинный будет в самый раз. Ключ трижды с хрустом провернулся в замке, я потянул на себя зажатое в пасти бронзового льва кольцо, тяжёлая дверь со скрипом отворилась, впустила меня в прохладную тьму и с грохотом захлопнулась за мной.
Удивительно, как обостряются обоняние и слух у лишённого возможности видеть человека. Стоя на пороге, уже через доли секунды я услышал далёкое тиканье невидимых часов, какие-то шорохи, учуял запах воска и дорогой мебели.
Ощупывая пальцами гладкую стену, я наткнулся на бугорок выключателя, щёлкнул и зажмурился от брызнувшего в глаза света. Чуть позже я оценил масштабность замка: если парадная обладала такими размерами, то что уж говорить о других помещениях. Задрав голову, я с минуту рассматривал золочёную лепнину на потолке. Растительные орнаменты с раковинами и фигурками дракончиков органично вплетались в ажурные сетчатые узоры, которые перекликались с вентиляционными решётками в падуге потолка.
Хрустальная люстра застывшим водопадом свесилась из центра, заливая пространство мягким светом, отразилась тысячами маленьких радуг в белых квадратах шахматного пола, расплескалась акварелями по стенкам каких-то комодов и шкафов из красного дерева, что застыли вдоль стен неуклюжими великанами.