Растрепанная и давно нечесаная Галина, с таким же злым и опухшим, как и у сожителя лицом, сидела на неубранном диване в зале. Не отвечая на мое приветствие, молча протянула руку за деньгами. Не раз испытав на себе ее склочно-истеричный характер, я только рад был избежать любого с ней общения. Вложив купюры в ее потную, дрожащую ладонь, едва сдерживая нарастающее чувство досады и отвращения, перед тем как развернуться и уйти, непроизвольно укоризненно покачал головой. Этой моей едва заметной реакции на все увиденное в квартире, оказалось достаточно - в спину мне ударил поток грязной брани, оскорблений и проклятий. Галина без разбору обвиняла и проклинала всех - и покойного мужа, и меня с Михаилом, и жадных соседей с назойливыми сотрудниками ЖЭКа. А суетливо выпроваживающий меня в коридор Дмитрий, наоборот, заметно приободрился и повеселел. Принесенные мной деньги обещали скорую и щедрую опохмелку!
Оказавшись на улице, долго стоял у подъезда, жадно вдыхая свежий морозный воздух. Казалось, что вся моя одежда, волосы и кожа, за эти считанные минуты полностью пропитались ужасным смрадом только что покинутой квартиры. Хотелось поскорее вернуться домой и залезть под горячий душ. Но сохраняющееся брезгливое ощущение и нежелание принести даже самую мизерную часть этого запаха в собственное жилье, подсознательно направили меня в ближайший парк. Бесцельно и неспешно обходя полупустые аллеи, пытался собраться с мыслями и прийти к какому-нибудь решению. Было ясно, что ситуация с Галиной требует немедленного вмешательства. Вопрос заключался в том, кто и как должен был в нее вмешаться? Очень не хотелось посвящать Михаила во все детали увиденного и услышанного.
Я сердцем чувствовал, как он все эти годы продолжает страдать от нашей общей семейной трагедии. Это страдание не проходило и не уменьшалось, несмотря на все наши попытки избегать этой темы в разговорах и воспоминаниях. Да и как он сможет влиять на ситуацию, находясь от матери на расстоянии более тысячи километров?! Мои собственные возможности были еще меньше и неопределеннее. Пытаться увещевать, сдерживать и перевоспитывать спивающуюся и деградирующую парочку, однозначно, было бессмысленно. Разделить, изолировать и лечить - не хватало ресурсов и возможностей. Все бывшие друзья и сослуживцы моего покойного брата, отца Михаила и мужа Галины, в этой ситуации были бесполезны, или бессильны. Большинство из них досрочно уволились, или уже вышли на пенсию, кто-то переехал в другие города, кого-то уже и похоронили. Единицы тех, кто уцелел и продолжал служить, занимали очень высокие, недоступные для непосредственного общения, должности.
В первые, после гибели Александра годы, все они неоднократно пытались помогать вдове. Но под завязку насытившись ее склочностью и черной неблагодарностью, убедившись в бесплодности своих усилий, после призыва Михаила на срочную службу в армию, прекратили с ней всякое общение. Я сам, несмотря на традиционно позитивные связи с руководством всех правоохранительных структур, на все свои последние обращения, касающиеся какой-либо помощи Галине, получал вежливый, но непреклонный отказ. Погруженный в тяжелые раздумья, не заметил, как снова оказался на выходе из парка, недалеко от дома Галины. Осмотревшись, на цоколе одной из пятиэтажек обнаружил вывеску опорного пункта полиции с кабинетом местного участкового инспектора. Первым желанием было немедленно зайти и подать какое-нибудь заявление на Галину и ее сожителя. Немного подумав и вспомнив о последних звонках Михаила, решил предварительно переговорить с ним. Его номер, как обычно, оказался вне связи.
После третьей неудачной попытки дозвониться, скрепя сердце, спустился в полуподвал опорного пункта. В тесном, душном кабинете, за старым обшарпанным столом, заваленным стопками бумаг, гордо восседал молодой лейтенант в новеньком парадном кителе, всем своим торжественным видом и приятной, доброжелательной улыбкой излучая искреннее желание помочь каждому посетителю. Представившись дальним родственником, в общих чертах описал ему суть проблемы и в конце задал прямой вопрос о возможности оказания Галине реальной помощи. Не прекращая улыбаться, молодой инспектор задал мне несколько уточняющих вопросов. Перед тем, как ответить по существу, с нескрываемым энтузиазмом и удовольствием прочитал мне целую лекцию по основам гражданского и административного права. Из всего им сказанного, я понял, что пока Галина с сожителем не совершат какого-нибудь серьезного правонарушения или преступления, и от реального потерпевшего не поступит на них письменного заявления с полным набором доказательств их вины, никто ими заниматься не будет. Вытрезвители, принудительное лечение в наркологических клиниках и перевоспитание в ЛТП (лечебно-трудовых профилакториях), как и сама профилактическая работа отреформированной полиции, давно канули в лету. Заметив мое нескрываемое разочарование бесплодным разговором и готовность покинуть кабинет, лейтенант, продолжая все так же приветливо и добродушно улыбаться, мягко сменил тактику разговора. Словно жалуясь и предлагая войти в его положение, стал рассказывать о перегруженности срочной и опасной работой по тяжким преступлениям, неукомплектованности штата, низких должностных окладах и социальной незащищенности сотрудников полиции, особенно его низового звена - службы участковых инспекторов. Видя, что и эти слова не произвели на меня ожидаемого эффекта, неловко поерзав на скрипучем стуле, краснея и стыдясь собственных слов, открытым текстом предложил мне неофициально заняться профилактикой указанных жильцов в свое «личное и неслужебное время, в выходные дни», при условии конфиденциальности наших отношений и денежной компенсации всех затрат и усилий с моей стороны, в соответствии с установившимися в городе расценками на подобного рода услуги. Лейтенант продолжал улыбаться. Только теперь эта улыбка больше напоминала какую-то болезненную гримасу, неестественную смесь подобострастия, заискивания, алчности и страха. От неожиданности я даже опешил и не знал, как себя вести дальше. Сдерживая противоречивые чувства, неосознанно сравнил этого несчастного лейтенантика со своим покойным братом Александром и племянником Михаилом. Не дожидаясь неизбежной трансформации растерянности в отвращение и презрение, пообещав обдумать данное предложение и машинально взяв протянутую мне визитку, быстро покинул кабинет.