Несколько минут мы изучали публику, прислонившись к стене слева от входа, скрытые от зала посетителями, наслаждающимися пенным янтарным напитком стоя за высокими круглыми столами. Потом Михаил надел свои очки и сделал несколько шагов по направлению к барной стойке. Я расценил уже привычный мне аксессуар, как маскировку и защиту от ненужных контактов с бывшими корешами. Начал было жалеть, что ничем подобным не могу замаскировать и уберечь от узнавания собственную физиономию. Но происходящее в зале быстро отвлекло от упаднических мыслей и приковало все мое внимание к Дмитрию. Он ни с того, ни с сего, резко утратил всякий интерес к застольному спору, на мгновение замер на лавке, потом, вытянув шею, стал вертеть головой во все стороны. Мне казалось, что он сквозь пьяный гул пытается разобрать, кто и откуда зовет его по имени. Спустя несколько секунд, поднялся из-за стола, переступив через лавку, не выпуская из рук бокал с недопитым пивом и дымящую сигарету, медленно направился по центральному проходу в сторону Михаила.
При поверхностном взгляде, он мало чем отличался от других выпивох, болтающихся от стола к столу, от компании к компании с недопитым пивом и недокуренной сигаретой. Но присмотревшись, можно было обратить внимание на неестественно остекленевший взгляд, какое-то внутреннее мышечное напряжение, переходящее в отчаянное сопротивление всего тела. Из глубин памяти всплыл чей-то давнишний полуправдивый рассказ о том, как упираясь и страдая, в пасть к удаву направляется загипнотизированная им жертва. Краем глаза заметил, как племянник развернулся по направлению к выхода из зала и кивком головы позвал меня за собой. В проходе мы с Дмитрием оказались лицом к лицу. Он прошел мимо меня, как через пустое место.
Следом за ним и я вышел в небольшой холл. Здесь народу было намного меньше и не так шумно. Мешало только хлопанье дверей в туалетную комнату и пьяные прощания расстающихся собутыльников. Я слышал весь разговор племянника с Дмитрием. Больше говорил Михаил, скованный в движениях и мимике пьяница лишь послушно кивал головой и коротко отвечал на редкие вопросы
- Я - сын Галины. Мне известно все о тебе, твоих корешах и обо всех ваших грехах. Я не буду тебя убивать, или сдавать в полицию. Тебя кончат те, на кого ты работал. Сразу же, как переоформят квартиру Галины на нормального, «левого» покупателя. У кого сейчас документы на нее?
- Они мне не кореша, я им должен деньги. Где сейчас документы, не знаю. У меня их забрал Гога, он и занимался переоформлением. От меня сделали доверенность, я кроме ихнего нотариуса никого не видел, только расписывался.
- Гога - тот, который сидит напротив тебя, в светлой дубленке?
- Нет, этот - Реваз, его брат. Гога уехал по делам в Москву.
- По чьей инициативе брались кредиты и занимались деньги у соседей? Зачем переоформили квартиру на твое имя?
- Все эти долги накопила твоя мать, новые кредиты брались с надеждой погасить предыдущие. Квартиру переписали на меня временно, по общему согласию, чтобы уберечь от ареста и изъятия кредиторами. Документы на нее оказались у «хачиков» против моей воли.
- Кто из вас кого спаивал? Это они заставляли тебя накачивать ее до смерти дешевым винищем и самопальной водкой? Где ты был, когда она умирала, почему не отвез в больницу?
- Галина давно уже пила больше и чаще меня! Я жалел ее, пытался сдерживать, уговаривал лечь в наркологию! Она прятала пенсию по заначкам, занимала у соседей, поэтому все мои попытки остановить ее ни к чему не привели. С похмелья, угрожая наложить на себя руки, заставляла занимать и меня! Мне кажется, что она, просто, не хотела жить! «Шмурдяк» пили из экономии. В конце последнего запоя я сам вырубился на улице и неделю провел в реанимации, поэтому не знал, что Галя померла и не был на похоронах. А вообще-то, я даже любил ее!
- Теперь иди к своему столу, и скажи Ревазу, что только что в холле наткнулся на меня. Я стал обвинять тебя в смерти матери и пытался вытащить на улицу на разборки. Тебе удалось вырваться и убежать от меня. Бокал оставь здесь!
Спустя пару минут, через открытую дверь холла я уже наблюдал, как крепкий на вид кавказец, лет 32-35, в светлой импортной дубленке, сопровождаемый двумя русскими парнями спортивного телосложения, буквально взашей толкает упирающегося Дмитрия по проходу основного зала в сторону холла. Вскоре стали различимы и голоса: «Давай, показывай, где этот ученый-моченый ботаник! Мы сейчас отправим его вслед за его мамашей!». Оказавшись в холле, Дмитрий пальцем указал на стоявшего у стены Михаила. После чего быстро прошмыгнул мимо меня к дверям туалетных комнат. Дверь в мужской туалет оказалась запертой изнутри. Не долго думая, он заскочил в женский и поспешно закрылся на щеколду. Весело заржав, троица вальяжным, неторопливым шагом двинулась к племяннику. Он в это время, словно волнуясь, или готовясь к потасовке, торопливо снял очки и спрятал в боковой карман. Словно наткнувшись на незримую преграду, кавказец и его бойцы, неожиданно замерли полукругом в полутора метрах от Михаила. Взглянув на его лицо, вместо испуга за племянника, я почему-то ощутил явный, неподдельный страх за жизнь и здоровье всей этой агрессивной троицы. Лицо Михаила оставалось спокойным, даже неестественно безучастным. Зато глаза горели каким-то холодным, пронзительно страшным блеском. Низким, хрипловатым голосом, неестественно растягивая и акцентируя каждое слово, он приказал двоим русским вернуться за стол успокаивать собутыльников и допивать пиво, а кавказцу, наоборот, сделать два шага вперед. Словно загипнотизированные, все молча выполнили полученную команду. Наблюдая, как два крепыша, опустив глаза, несколько метров пятились назад, а потом синхронно развернулись и на подкашивающихся ногах засеменили в зал, невольно вспомнил услышанное еще в молодости жаргонное выражение «двигаться на цырлах».