Впервые пожалел об отсутствии у меня в данный момент «детектора лицемерия»! Маскируя свое замешательство и вынужденную паузу, снова попросил принести воды. Капитан в это время, сняв клеенку, удобно устроился в кресле, разложив на коленях папку, приготовился что-то записывать в извлеченном из нее бланке. На кухню пришлось идти самому полковнику. Эта пауза позволила мне окончательно прийти в себя и настроиться на неминуемый официальный допрос.
Вопросы касались сведений, когда-либо упоминавшихся Михаилом в наших разговорах о его службе на Кавказе, поездке в Лондон, всего периода его научной деятельности в Питере. Упор делался на его служебные и бытовые контакты с иностранцами. Я занял позицию «глухой обороны», ссылаясь на немногочисленность и краткость наших встреч, замкнутый и несловоохотливый характер племянника, как мог, создавал картину эпизодичности и поверхностности нашего с ним общения. Больше вспоминали о его бесшабашной юности, обсуждали наши семейные дела и взаимоотношения. Для большей правдоподобности, после каждого ответа, снова и снова просил рассказать подробности происшествия, случившегося с Михаилом в Турции.
Второй блок вопросов касался личных качеств племянника, его врожденных и приобретенных способностей и склонностей, главных черт характера. В этот момент ко мне снова вернулась та непроизвольная мысль-команда о максимально возможной осторожности. Вдобавок к ней, ощутил легкий страх от маловероятного допущения о наличии у моих собеседников какого-нибудь собственного варианта «детектора лицемерия», или на худой конец, даже малой доли тех способностей и возможностей, которыми обладают Михаил и его побратимы по Разуму. Вспомнив его допрос ЦРУшниками в Лондоне, едва сдержался, чтобы мысленно не запеть «Тили-тили, трали-вали! Это мы не проходили, это нам не задавали…» Скрывая, насколько возможно, волнение, с напускной гордостью отвечал, что Михаил с детства отличался особой наблюдательностью и необычной интуицией. Служба на Кавказе только усилила и развила эти его качества и способности. И снова просил вернуться к событиям в Турции. Уже немного сердясь, полковник повторял, что сначала нужно закончить все процессуальные формальности.
Потом еще были вопросы о его школьных и университетских друзьях и знакомых, отношениях с женщинами и матерью. Подробно расспрашивал о последнем приезде и похоронах, судьбе оставшейся после Галины квартиры, контактах с бывшими корешами и местным уголовно-криминальным контингентом. Мои ответы были лаконичными и нейтральными. Читая и подписывая протянутый мне капитаном протокол допроса свидетеля, поймал себя на мысли, что по смыслу моих показаний, Михаил в этой жизни выглядел в моих глазах рядовым буквоедом, серым и малоинтересным человеком. Почувствовал обиду и стыд от собственного, пусть и вынужденного лицемерия
Закончив с этим протоколом, капитан достал из папки новые бланки и пачку фотографий. Мне поочередно были предъявлены портреты нескольких мужчин, в основном кавказского и арабского типа. Просили указать на тех, кого я хотя бы раз встречал в своей жизни. Таковых не было. Лишь один из них, чернявый угрюмый тридцатилетний мужчина с пронзительным и враждебным взглядом слегка прищуренных глаз, вызвал во мне какие-то смутные ассоциации. Заметив мою реакцию, полковник попросил рассмотреть фото особенно тщательно и максимально напрячь память. Я последовал его совету и действительно вспомнил, что видел этого человека раньше. На молчаливый вопрос военных отрицательно покачал головой, сославшись на то, что выражение этого недоброго лица, просто, напрягло и несколько напугало меня. Не мог же я признаться им, что видел этого человека в образно- динамичных картинках, передаваемых в мое сознание Михаилом во время рассказов о кровавом поединке в горах и допросе агентами ЦРУ и МИ-6 в Лондоне.