Уже поднявшись с дивана и собираясь уходить, полковник добавил: «В отличие от большинства наших вышестоящих командиров и начальников, желающих побыстрее свернуть расследование и замять происшедшее в угоду каким-то расплывчатым геополитическим компромиссам, я до сих пор сохраняю надежду, что даже в этом армагедоне Михаилу удалось выжить! Может случиться так, что никакими расследованиями и экспертизами это не удастся доказать, или опровергнуть. И сегодня я поступаю наперекор некоторым приказам и установкам командования в первую очередь потому, что хочу сохранить его честь и доброе имя, пресечь все домыслы и подозрения в предательстве, или непрофессиональной беспечности! Если появятся новые данные, я немедленно дам знать».
Визит военных и озвученная ими информация добили меня окончательно. Сознание отупело и не могло сформулировать ни одной внятной мысли. Все сильнее и неприятнее ныло и саднило в левой половине груди. Навалившаяся тяжесть и вялость во всем теле заставили ничком упасть на диван и неподвижно пролежать неопределенное время, пока вязкое и парализующее ощущение предельной опустошенности не стало замещаться гнетущим чувством невосполнимой потери и непередаваемого словами, пугающего одиночества. В такт болезненно отдающимся в висках ударам сердца, в оживающем сознании монотонно повторялась единственная мысль: «Михаила больше нет! Михаила больше нет! Михаила больше нет!»
Когда вернулась способность соображать, мысли и чувства снова закружились в противоречивом, сумбурном круговороте. Жалость к племяннику неизбежно перерастала в жалость к самому себе, досаду на несправедливость судьбы и обиду на весь окружающий мир. Выросшее и окрепшее за последние годы чувство гордости за яркую, активную и необычную жизнь племянника, сменялось сожалением и протестным неприятием такого ее нелепого и трагического финала и причин, к нему приведших. Я в сердцах клял и поносил все высшие силы, так жестоко и самоуправно распорядившиеся жизнью самого близкого и дорогого мне человека. Убеждал себя, что намного лучше было бы для всех, если бы он не обладал этими необычными качествами и способностями, а продолжал бы тихо и спокойно жить нормальной жизнью обычного человека. Эта мысль породила в душе тонкий лучик надежды на то, что Михаил жив и здоров, а все неприятные известия и мои черные мысли, панические и упаднические настроения - плод чьей-то злой фантазии, внушения и самовнушения. Через мгновение уже мысленно обращался к тем же самым высшим силам и умолял их спасти и сохранить племянника, ввести его ненормальную, виртуально-раздвоенную жизнь в обычное русло простого и правильного человеческого существования.
Это психоэмоциональное самоистязание через несколько дней переросло в полноценную депрессию. Я перестал нормально спать и питаться, бриться и выходить на улицу. Часами валялся на диване, невидящим взглядом уставившись в потолок. Бессонными ночами стали появляться непонятные видения, трудно отделимые впоследствии от сюжетов коротких, но ярких и эмоционально насыщенных предрассветных снов. Во всех сюжетах звучал знакомый до боли голос Михаила, присутствовали очертания его фигуры. Но лицо постоянно было скрыто какими-то накидками, масками, или повязками в виде окровавленных бинтов. Почти всегда на заднем плане полыхал огонь, багряно – кровавым фоном обрамляя все образы и детали сюжетов. Добрыми и ласковыми словами племянник просил меня не расстраиваться по поводу получаемых известий и нашей очередной, недолгой разлуки. Убеждал, что он меня не бросил, по прежнему помнит и оберегает. При первой же возможности, появится у меня в гостях. Эти сновидения, особенно последнее, в котором Михаил напоминал о своем поручении рассчитаться с соседями – кредиторами матери, укрепили во мне тот слабенький лучик надежды и вернули уверенность в том, что племянник выжил вопреки всем фактам и обстоятельствам, утверждающим противоположное.
Кое-как приведя себя в относительный порядок, снял с карты наличные деньги и трижды побывал в подъезде покойной Галины. Удивлению соседей не было предела. Они с трудом верили происходящему, обменивая долговые расписки на реальные купюры. Я коротко и сдержано объяснял, что выполняю поручение сына Галины, находящегося в длительной загранкомандировке. Приличную сумму, вопреки собственным сомнениям и советам доброжелателей, пришлось раздать без расписок, только на основании клятвенных заверений и пояснений самых порядочных, или наоборот, самых непорядочных, соседей. Все, не сговариваясь, обещали помянуть доброе имя покойной на предстоящих сороковинах.