– -Чья это, интересно, мазня так взволновала вас?
Баритон, разумеется, принадлежал главному куратору отдела коммерческих выставок Геннадию Александровичу Забиженскому. Седые бачки, тщательность в одежде и манера держаться могли бы любого в первый момент навести на мысль, что перед ним обрусевший английский лорд, но любовь к резонерству очень быстро снимала всякое подозрение в лордстве.
– -Так чья же мазня взволновала вас столь чрезвычайно?-повторил он, и Чикильдееву показалось, что полотно, когда к нему наклонилась великолепная голова Геннадия Александровича, затрепетало, словно распятая на столе вивисектора лягушка.
– -А! Это же Бальзамов. "Антропоморфия № 9". Что ж, выбор неплох. Открывая экспозицию, я, как сейчас помню, сказал: "Автор – талант! И пытаться это скрыть было бы ребячеством или малодушием!" Да-с! Удивительный дегенерат этот Бальзамов, доложу вам. Под стать своим картинам.
– -Геннадий Александрович, такие оценки… будучи работником Дома…
– -Милейший Всеволод Тимофеевич, разве я еще не сообщал вам, что ненавижу искусство?
– -А зачем же вы… работаете, собственно…
– -Здесь? Исключительно для того, чтобы закрепить чувство отвращения. Как тот человек, который не отдавал долги, чтобы укрепить чувство долга.
Действительно, подумал Сева, живи я среди всего этого, давно бы сбрендил. Вслух он, однако, сказал:
– -Нет, всё-таки, Геннадий Александрович, искусство…
– -Знаю, знаю, растет, как капуста,-Забиженский взял его под локоть и легко увлекал в прохладный полумрак залов, а голос его плыл шелестящей волной между колоннами:
– -При виде всех этих инсталляций, композиций, ассамбляжей (извиняюсь за выражение) я всегда думаю: а он умеет хотя бы собачку нарисовать? Но я верю специалистам, которые мне говорят: вот это искусство, а вот это – нет. Поэтому я серьезно слушаю – и даже сам выучил – слова: продвинутое искусство, программные галереи, инновационный проект, буквальная цитата из… Не будем же мы спорить с биржевыми котировками! Если абсурд сегодня имеет высокий рейтинг, значит в этом существует какой-то смысл…
Пройдя сквозь зал "К", Чикильдеев с Забиженским повернули за угол, очутившись в зале "Ж", и в противоположном его конце увидели большое квадратное солнце. Это был проход в зал "Б", откуда явственно доносилось бормотание электрических шуруповертов и повизгивание дрелей, временами заглушаемое плебейским стуком молотка.
В огромном помещении, освещенном рядами неоновых ламп, был построен из больших белых щитов как бы город с улицами и переулками. Ровные ряды уходили в перспективу, выглядывая друг из-за друга, как будто носы кораблей в гавани. Повсюду шевелились монтажники – большие деловитые насекомые в синих комбинезонах. Возведенный ими лабиринт, судя по всему, был хорошо известен Чикильдееву, который не сбавил шага; Забиженский следовал позади, продолжая говорить. Впрочем, его голос воспринимался как вполне естественное явление, вроде зудения какого-то агрегата. Внезапно в воздухе возникло неясное беспокойство, и Сева тут же догадался, в чем причина: привычный звук прекратился. Обернувшись, он обнаружил, что Геннадий Александрович больше не жужжит и не идет следом, а стоит в десяти шагах позади, разглядывая нечто у себя под ногами с такой скорбью и таким отчаянием на лице, что у Чикильдеева сердце два раза стукнуло не в такт. Пока Сева приближался, Забиженский наклонился и поднял нечто с таким трепетом, словно совершал языческий ритуал.
– -Вы меня подставляете!-сказал он внезапно треснувшим голосом.
– -Не может быть!-тут же привычно воскликнул Сева с такой нечеловеческой проникновенностью в голосе, какую, пожалуй, порой удается слышать лишь прокурорам.
– -Очень даже может быть!-сказал Забиженский, показывая Севе нечто мерзкое, вроде дохлой улитки, высовывающееся из его пальцев.
– -Что это?-спросил Чикильдеев.
– -Окурок!
Сева уже и сам понял, что это окурок, сплющенный в гармошку безжалостным каблуком.
– -Что скажет Спичкис, если узнает, что на монтаже курят?-сказал Забиженский тоном человека, который знает, кого благодарить за свою гибель.
Как всегда в такие моменты, в утробе у Чикильдеева неведомо откуда возник злобный карлик, который тут же стал бесноваться и кричать: "Ну и работенка! Да пошли вы все со своим Спичкисом – заете куда?!" Но Сева знал, что ничто так не к лицу мужчине, как профессионализм.
– -Я думаю, Спичкис не узнает,-успокаивающе сказал он.
– -А если ему уже донесли?
Сева Чикильдеев ощутил, как при этих словах карлик у него внутри радостно подпрыгнул: "Конечно донесли! Ты, дурак, еще сомневаешься?" Сам же Чикильдеев, не слушая этот мерзкий голос, философски заметил:
– -Будем надеяться на лучшее, Геннадий Александрович.
– -Знаете что,-сказал Забиженский с видом почуявшего опасность зверя,-пойду-ка я обойду на всякий случай весь зал.
– -Очень дельная мысль,-поддержал Сева.
Забиженский отошел, и карлик показал ему вслед язык, а в голове у Севы тут же снова проявились магические формулы Великого Списка Дел. Ярче всех сверкало и пульсировало слово "охрана". И еще одно слово вынырнуло из недр памяти: "Русские церберы" – имя охранного предприятия, которому "Экспошарм" решил доверить судьбу "Антик-шоу". Глава этого ведомства Иван Самсонович Сковородный должен был ожидать в зале “Б”. Завертев во все стороны головой, Чикильдеев в конце концов обратил внимание на тусующегося среди монтажников коротышку с головой, напоминающей кривую подмосковную тыкву. Тыква с восхищением сжимал в руках электрический шуруповерт Black and Decker, щелкал всем, что нащупал, надевал и снимал все насадки подряд. Собственно говоря, уже по одной этой причине он выглядел вызывающе, поскольку никакой нормальный монтажник не будет так мазохистски любоваться символом своего закабаления. Кроме того, коротышка был в отвратительном двубортном пиджаке, которые носят исключительно маргиналы вроде бухгалтеров галантерейных магазинов. В нем тыква выглядел среди монтажников, как пингвин среди страусов.
Не успели все эти мысли пролететь в голове у Чикильдеева, как коротышка неожиданно резво повернулся к нему и сказал хорошо знакомым по предыдущим телефонным беседам голосом былинного богатыря:
– -Вот, осваиваю технику. Насадочки – видали какие?
Он затряс инструментом с таким азартом, словно имел проценты от продаж Black and Decker.
– -Господин Сковородный?-спросил Сева.
– -Точно,-подтвердил тыква.-А вы – Чикильдеев.
– -Поразительно!-воскликнул недремлющий администратор устами Севы.-Как вы меня узнали?
– -Ну так я всё ж детектив,-благодушно разъяснил тыква.
– -А где же ваши…
– -…орлы? Уже на подлете.
– -А…
– -…а договорчик вот тут, в кейсе (действительно, кейс Samsonite тут был). Где мы можем на минутку уединиться, чтобы обделать наше дельце?
– -А пройдемте в офисок,-сказал Чикильдеев, против воли поддаваясь магии суффиксов.
Они зашли в загончик, над которым значилось:
ЭКСПОШАРМ
организатор “Антик-шоу”
Устроившись, Сковородный открыл кейс, но в руке у него вместо листков договора появилась металлическая коробочка с отростками.
– -Вот, релюшка в "Мерседесе" полетела,-сообщил он, повертев деталь перед отпрянувшим чикильдеевским носом.-Релюшка-фигнюшка, а содрали восемьсот рублей… Новыми.
Лицо Чикильдеева перекосила странная гримаса, очевидно, отражающая негодование по поводу беспардонных бандитов из автосервиса. При этом он выдавил из себя, как из тюбика:
– -Н… надо же…
М-да… сидящему в Чикильдееве устроителю и утрясателю приходилось работать сегодня на разрыв.
Сковородный со всех сторон оглядел сгоревшую фигнюшку от "Мерседеса" и бережно убрал ее обратно в кейс. Сева болезненно напрягся, ему почудилось, что теперь эти пухлые руки непременно извлекут из Samsonite живого кролика. Поэтому он пережил несколько секунд тупого удивления, когда вместо кролика на свет появились привычные листки договора.