«А у меня в душе кошки скребут. Спросить бы, отчего?»
На перроне, как и всегда перед отходом поезда, шум, суета. Одни лишь железнодорожники спокойно стоят у подножек вагонов, флегматично, даже с некоторым превосходством поглядывают на снующих пассажиров.
— Прошу, кто повеселее, в мой вагон! — приглашает старенький кондуктор, обращаясь к Николаю Ивановичу. — Если не ошибаюсь, студенты?
— Так точно, студенты! — снова выскочил вперед Юра. — И не первокурсники. Вот вам, прошу, двадцать три билета. А я бесплатно, — не удержался он от шутки.
— Это почему же? — в тон ему спросил проводник.
— Потому что я с мамой, — показал он на Нину. — Я же маленький.
Все засмеялись, ожидая, что скажет железнодорожник.
— У нас маленькие считаются до пяти лет.
— Видите ли, мил человек, если меня бог обидел ростом, то чистосердечные люди должны проявлять к обойденному богом великодушие.
— Ростом ты, хлопец, до гвардейца не дотянул, а вот умом, наверное, заметен.
— Точно угадали, дядя, я даже когда-нибудь отличником буду.
— Тогда прошу войти в мой вагон сразу же после руководителя и девушек!
Владимир Пилипчук вскочил на подножку последним. Он все время выглядывал Гайдука. Почему-то хотелось понаблюдать, как будет вести себя сельский богатей среди студентов. А может, ему просто-напросто хотелось похвалиться перед односельчанином своими друзьями-товарищами?
Но Гайдук так и не появился.
«Не захотел с нами ехать, мироед», — подумал Владимир, когда хриплый голос из репродуктора предупредил об отходе поезда.
Паровоз откликнулся неустоявшимся, как у молодого петуха, голосом, небольшой пригородный поезд вздрогнул, медленно покатился по новеньким рельсам вдогонку заходящему солнцу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Прекрасным бывает в Прикарпатье сентябрь — солнечным и звонким. Над землей еще нет плотных, мохнатых туч, не сеется мелкий осенний дождик — днем припекает ласковое солнышко, а вечерами воздух наполняется хрустальной чистотой. В спокойном небе синеватыми огоньками отсвечивают звезды, и этот покой напоминает человеку о бесконечных далях, о неразгаданных тайнах.
Не торопясь одеваются леса в удивительно пестрые наряды, опьяняют неповторимыми хмельными ароматами, настоянными на грибах, поздних ягодах, опавших листьях. А вокруг стоят задумчивые горы, величественные и живописные, будто вышедшие из сказки великаны-гуцулы в своих праздничных кептарях[2].
Золотая осень, подобно красавице невесте, ходит от села к селу, напоминает молодым о поре свадеб, а пожилым — об их ушедшей молодости.
Председатель колхоза Михаил Тихонович Пилипчук не ходил, а колобком перекатывался по просторному общественному двору. Еще бы! Оскандалиться перед родным сыном, его товарищами по университету никак нельзя! Прошла уже половина сентября, а колхоз все еще молотит хлеб!
— Так как, сбоковцы? Не поддадимся? — то и дело обращался он к колхозникам. — Все-таки человек должен быть старше своей работы.
— Да уж как-нибудь управимся, — отвечали односельчане.
С неделю назад председатель колхоза получил от сына письмо, мол, в субботу приедем на помощь, дадим концерт и все такое прочее. Тогда Михаил Тихонович не очень поверил обещанию — пройдет, наверное, еще не одна суббота, но вчера Владимир позвонил в сельсовет, стало быть, гости из города с часу на час нагрянут.
— Ты уж, Ярослав, очень тебя прошу, поднажми: от тебя ныне многое зависит, — просил Пилипчук Ярослава Бондарчука — машиниста конной молотилки. — Ты у нас как танкист!
Статный Бондарчук виновато разводил руками.
— Я что, разве не стараюсь? Сами видите: работаю на совесть, а она останавливается, — неторопливо указывал машинист на старенькую конную молотилку. — У меня от стыда уши краснеют, как клешни у вареного рака. А разве я виноват? Машина ж старая, кират[3] никуда не годный, ломается. На таких машинах мы у помещика не молотили. Давно бы пора ее заменить!
— Будет, Ярослав, замена, будет. Директор МТС сказал, что семь новеньких молотилок до конца года получат, а сейчас вся надежда на тебя!
В ответ Бондарчук только хмурился.
Перед обедом стало видно, что молотьбе сегодня конец.
— Вйо! Пошел! — подгоняли погонщики потных лошадей, хотя утомленные животные, кажется, тянули изо всех сил.
— Последний, товарищи! Последний! — закричал во всю глотку Пилипчук, вытирая измокший лоб.
— Последний сноп! — поблескивая белками глаз, подхватили женщины, стоявшие на подмостках молотилки.