Злогий снова улыбнулся.
— Полковник говорит, что Галаном должны заняться вы, святой отец, — лукаво ответил Злогий. — Для начала вам надлежит через верных своих людей войти к нему в доверие.
Базилевич пронизал взглядом своего собеседника. При этом его хищный нос стал еще более скрюченным.
— Наша первейшая цель — сеять в душах верующих зерна непокорности Советам, лютую ненависть к безбожникам. А убирать урожай будете вы и ваши коллеги.
Злогий поморщился. Отец Роман заметил эту недовольную мину, насупил брови. Несколько минут они сидели молча. Первым заговорил Злогий.
— Урожай будем собирать сообща, святой отец. Но это дело будущего. Ныне нам необходимо думать о конкретном... Вы сумели заткнуть глотку Гавриилу Костельнику[6], причем довольно своевременно, и с Галаном сделайте то же самое... Должен признаться, что с предателем унии вы расправились пречудесно. Никаких следов. Можно лишь позавидовать столь умелой работе. Если бы все наши дела проходили так шито-крыто...
Злогий откупорил вторую бутылку пива, наполнил стаканы до краев.
— Прошу!
Он первым поднял стакан. Пиво пенилось, посверкивало в солнечных лучах золотыми бисеринками.
— Святая церковь прибегает к оружию лишь в исключительных случаях, — все еще заметно хмурясь, заметил Базилевич. — Отступник Костельник был опаснее любого большевика. Он хорошо знал догматику нашей церкви, ее тайны и использовал свои знания для злонамеренной противопапской пропаганды. К его голосу прислушивались миллионы верующих на Западной Украине, в Закарпатье, он мутил головы многим священнослужителям нашей церкви...
— Мне это все известно, святой отец, — прервал не совсем почтительно Злогий. — Скажите лучше, когда будут отпечатаны листовки?
В этот момент в дверь постучали. Отец Роман и Злогий переглянулись, будто по команде, поставили на стол недопитые стаканы с пивом, отошли к окну.
Стук повторился.
— Войдите! — пригласил громко Базилевич.
Вошел среднего роста юноша лет двадцати, с роскошной, почти женской прической, сдержанно поклонился сначала священнику, затем Злотому.
— Вот наша надежда, — указал на молодого человека отец Роман. — Подойди, милый, ближе... Витась Голод, — представил его священник, — свой человек, верует в бога, с добрым сердцем, ласковой душой... А это Михайло Роздум, работает на электростанции мастером. Можно сказать, коллега твоего отца.
Юноша почтительно подошел к Злогому, склонил голову. Мастер подал руку. Что-то похожее на иронию промелькнуло на его лице.
«Явный дегенерат», — подумал Злогий о молодом Голоде, рассматривая его безусое лицо.
Тем временем отец Роман продолжал источать мед:
— Я вам премного благодарен, Витась, за ваши старания в университете. Вот так и в дальнейшем плетите святой венок господу богу и великому мученику за наши грехи — Иисусу Христу. Всевышний не обойдет вас лаской.
Юноша подчеркнуто молчал. Непонятно было, слушал ли он духовника, или же пропускал его слова мимо ушей. Вдруг глаза молодого Голода странно загорелись. Он энергично встряхнул головой, неистово, срывающимся голосом проговорил:
— Листовки мы напечатаем. В нашей университетской типографии есть исключительно надежный человек.
— Верующий? — полюбопытствовал Базилевич.
— Да, — приглушенным голосом ответил юноша и огляделся. — Если позволите, я приведу его сюда.
Базилевич поднял крест.
— Лучше приведите его в воскресенье утром в церковь. Я буду читать проповедь. На всякий случай поинтересуйтесь, как он ее воспримет. Хорошо, Витась?.. Тогда же и получите текст листовки.
Студент склонил кудрявую голову.
— Мы все сделаем, святой отец.
— Прекрасно! Я буду молиться за твои успехи и за здоровье твоей матери, Витась.
Отец Роман елейно сложил сухие ладони, прошептал молитву.
— Осените, батюшка, меня крестным знамением, — попросил студент.
Духовник с удовольствием выполнил несложный ритуал, протянул юноше свою руку. Тот горячо ее поцеловал.
6
Священник-протопресвитер, выступавший в послевоенные годы за расторжение Брестской унии, за объединение униатской церкви с православной. Был убит летом 1948 года во Львове.