В подъезде, как и ожидалось, была кромешная темнота. Ориентируясь по звукам борьбы и уже не крикам, а сдавленным стонам Алевтины, я бросился вверх по лестнице. Почти добежав, включил фонарь, направил его вперед и немного вверх, где, по моим расчетам, должно было оказаться лицо нападавшего, – и замер от неожиданности. Он был чернокожий. Так я подумал в первый момент, и тысяча дурацких ассоциаций замелькала у меня в мозгу: мавр и Дездемона, хижина дядюшки Тома, почему-то суд Линча и многое еще другое. В следующий момент я понял, что никакой он не мавр, на нем обычная маска грабителя – черный чулок. И тут на голову мне обрушился сокрушающий удар. Падая, я за что-то схватился, послышался звук разрывающейся материи, фонарик выпал из моей руки. Последнее, что я увидел, проваливаясь в небытие, – это подскакивающий по ступенькам яркий огонек, но уже не смог понять суть сего феномена.
Когда пришел в себя, было светло. Алевтина сидела передо мной на корточках и озабоченно всматривалась в мое лицо. Хлопали двери квартир, кто-то призывал вызвать полицию. Нападавшего нигде не было. Я потерпел постыдное поражение. Рукав от рубашки в сине-черную клетку остался у меня в руке.
А потом началась суета, от которой раскалывалась голова и страшно тошнило. Кто-то сбегал по лестнице, кто-то входил в подъезд, что-то пыталась объяснить мне Алевтина. Оказывается, соседи все же вызвали полицию, которая не замедлила появиться. Жертвой нападения почему-то посчитали меня. Наверное, из-за огромной шишки на голове и подавленно-ошарашенного вида. Алевтина держалась намного лучше и выглядела бодрой и деятельной. Это почему-то вызвало у меня отвращение и затошнило еще сильнее. Именно Алевтина рассказала полиции, как было дело. Рукав от рубашки забрали как вещественное доказательство и пообещали отдать на экспертизу. Приехала «Скорая». Не знаю, кто и зачем ее вызвал. Осмотрели меня, потом – Алевтину. Результаты осмотра занесли в полицейский протокол. У меня обнаружили сотрясение мозга и настойчиво зазывали проехать в больницу, у Алевтины – легкие телесные повреждения, к которым медики отнеслись довольно равнодушно.
В общем, вся эта возня заняла массу времени, и, когда я наконец сел в машину, чтобы поехать домой, уже светало. И тут меня пронзила ужасная мысль: Полина сходит с ума, не понимая, куда я делся. Я выхватил из кармана телефон, чтобы ей позвонить. У меня оказалось двенадцать пропущенных звонков – все от Полины. Я не слышал звонка, потому что отключил звук, перед тем как войти в подъезд. Хотел ей тут же перезвонить, но вдруг испугался. Да она уже спит, сказал я себе, оправдывая собственную трусость, последний вызов был сделан час назад, зачем ее будить? Положил телефон на соседнее сиденье и поехал домой. Голова просто раскалывалась, на душе было паскудно.
Пустынные рассветные улицы нагнетали тоску. Мне вспомнился звук разрываемой ткани, который послышался перед тем, как я потерял сознание. Рукав оторвался не так уж легко, я буквально повис на нем всей тяжестью. Значит ли это, что он не был подпорот? Значит ли это, что мы поспешили с выводами, и Бориса не подставили, он и есть напавший, а может быть, даже убийца? Все те доводы, которые я приводил, оправдывая его, теперь показались неубедительными. Завтра нужно обязательно к нему наведаться. Крайне неприятное дело. А я ведь был уверен, что Борис ни при чем. Из-за этого и тоска.
Тоска не из-за этого, что уж себя обманывать! Тоска из-за того, что я подлец и предатель. Я изменил Полине. Не знаю, как это произошло. К Алевтине я не испытывал никакого такого уж чувства. Нельзя сказать, что я не смог устоять. Все бы я смог, если бы…
Если бы не вступил на скользкую поверхность повторений. Я просто поскользнулся и поехал. А дальше получилось как-то само собой. И что теперь делать – непонятно. Полина, конечно, обо всем догадается. Да мне кажется, что уже догадалась. Надо ей позвонить. Нет, позвонить не смогу. Что я ей скажу? Скоро приеду и…
А когда приеду, что скажу?
Сказать мне нечего. Оправдаться нечем. Помню, был у меня один знакомый, жутко религиозный тип, и такая же жуткая сволочь, никогда не понимал, как это в нем сочетается. Совершив какую-нибудь очередную подлость, он любил приговаривать: слаб человек. Ну так вот, себя я даже слабостью оправдать не могу. Потому что слабость – это когда не хватает сил что-либо сделать, а у меня сил вполне хватало, чтобы остановиться, не переходить черту.