Невесомые семена, из которых взойдут новые духовные леса.
Слово при вручении премии Рамбера
…Мне хотелось сегодня, как должно, произнести выразительную, достойную этой церемонии речь, ведь и в торжественности есть своя прелесть; я много раз принимался ее писать, но так ничего у меня и не вышло. На самом-то деле невозможно одновременно говорить торжественно-приподнятым тоном и — сомневаться; и невозможно не сомневаться, когда с ясностью сознаешь крайнюю неопределенность, комическую несостоятельность всего, что можно сказать (и что уже столько раз говорили до тебя)! Насколько было бы приятнее для вас и для меня, обладай я даром рассказчика, чтобы увлечь вас выдуманной историей: но я совсем не способен к сочинительству. Я и не преподаватель литературы, способный, по крайней мере, выбрать тему, ловко развить ее и, может быть, открыть вам нечто новое. Но в данный момент меня больше всего волнует и влечет (а значит, только об этом я имею право говорить) то, что весьма трудно приспособить к торжественной речи, да и вообще к любой: признаюсь, я был так напуган этой возложенной на меня миссией, что за последние дни не раз мечтал о чудесном вмешательстве, какой-нибудь мелкой катастрофе, которая избавила бы меня от этой необходимости. Как видите, чуда не произошло.
Однако постараюсь быть предельно искренним; каковы бы ни были сомнения по поводу смысла и результатов моих поисков, ценности тех одновременно смутных и глубоких, сильных и неуловимых впечатлений, за которыми я иду, для меня безусловно одно: если бы иногда я и сам не доверял своим исканиям, если бы не думал, что их стоит продолжать, и, наконец, если бы я не видел в них некоего общечеловеческого значения, у меня никогда не хватило бы дерзости говорить об этом публично, так сказать, официально, даже после всех ораторских ухищрений. Но я думаю, что мои колебания станут вам понятней в конце этого выступления и, как я надеюсь, покажутся, по крайней мере, простительными. Если я говорю это с самого начала, то потому, что мы вступаем в области, где требуется особенно тщательная проверка; сегодня вечером я вынужден говорить, стоя на середине пути, начало которого было, разумеется, весьма неопределенным и, быть может, ложным, и мне не хочется выдавать за конечный результат свою в лучшем случае гипотезу (кстати, и не новую, просто в каждом новом столетии формулируют как-то иначе). Также хотелось, чтобы мои даже самые пристрастные слова воспринимались с некоторой осмотрительностью и сомнением.
Чтобы сохранять серьезность, спокойствие, уверенность в себе, что мы по большей части и делаем в обычной жизни, нужно, по сути дела, жить как во сне; ведь стоит открыть глаза — и мы тут же увидим — думаю, для этого не придется далеко ходить и не обязательно искать злосчастные места, где происходят бесконечные смертоубийства, — увидим совсем рядом столь странные, жуткие и малообъяснимые вещи, что вряд ли выдержим и сохраним это пресловутое «достоинство». Уже то одно, что мы живем на поверхности космического тела, которое является частью уму непостижимого часового механизма, а сами мы — кое-как перевязанные бумажные пакетики, из которых по неизвестной причине до сих пор не вывалилось все содержимое, — могло бы потрясти до конца дней. Я сказал, что мы, похоже, живем как во сне, если можем устоять на ногах перед разверстой бездной. Но этот образ недостаточно точен. Мне кажется, наша серьезность, торжественность, наши церемонии, парадная одежда (беру лишь обстановку сегодняшнего вечера) — лишь элементы изощренной системы защиты, которая давно вышла за рамки своего прямого действия и держит нас в плену, не давая свободно дышать. Вместо того чтобы видеть в абстрактных понятиях, помогающих нам не соскользнуть в бездны реальной жизни, лишь то, чем они, по сути, и являются, — то есть перила, ограждающие поручни, мы укрепили, нарастили, упрочили их и в конце концов стали считать той самой неуловимой реальностью. Вот тогда-то мы и успокоились: произошла подмена — вместо желаний, кровавых ран, призраков, смерти — красивые пустые оболочки, грязь старательно вычищается перед каждой новой зарей; нам стало казаться, что насилие — это удел лишь отдельных безумцев, маньяков или некоторых «отсталых» народов и когда-нибудь будет окончательно сведено на нет; Счастье, Справедливость и Истина прочно заняли клубные кресла возле искусственных каминов, здесь, в четырех стенах, откуда им больше незачем выходить.