Я полагаю, что „Фремерсбергъ“ — пьеса весьма въ музыкальномъ отношеніи посредственная, я даже увѣренъ въ этомъ, иначе бы она не приводила бы меня въ такой восторгъ, не трогала бы, не возбуждала бы, не плѣняла меня до такой степени, что я чуть съ ума не сходилъ отъ восторга. Съ самаго дня моего рожденія не приходилось еще мнѣ испытывать подобнаго наслажденія. Торжественное и величественное пѣніе монаховъ изображалось не оркестромъ, но настоящимъ пѣніемъ; оно то затихало, то вновь разгоралось, смѣшиваясь со звономъ колокола, съ неумолкаемой очаровательной мелодіей и прочими звуками въ одно стройное цѣлое. Нѣтъ, такая божественно-прекрасная музыка не можетъ не быть посредственной музыкой. Многочисленная публика, собравшаяся слушать „Фремерсбергъ“, только подтверждаетъ мое мнѣніе, такъ какъ для пониманія хорошей музыки только очень немногіе имѣютъ достаточное развитіе. Что касается, напримѣръ, меня, то классическая музыка не доставляетъ мнѣ ни малѣйшаго наслажденія поэтому я и не признаю оперу, которую, хотя и стараюсь полюбить, но безуспѣшно.
Я думаю, что есть два рода музыки: одинъ, который понятенъ всякому, даже устрицѣ, и другой, для пониманія котораго необходимо болѣе высокое дарованіе, развитое особымъ воспитаніемъ. Но если и посредственная музыка удовлетворяетъ большинство изъ насъ, зачѣмъ требовать тогда другой? Мы требуемъ этой другой музыки только потому, что она цѣнится весьма немногими знатоками, обладающими болѣе развитымъ, нежели у насъ, чутьемъ. Не находя въ ней никакого удовольствія, мы дѣлаемъ видъ, что наслаждаемся ею, чтобы только при помощи этой лжи попасть въ разрядъ знатоковъ, дѣйствительно понимающихъ музыку. Я знаю не мало этого сорта людей и думаю, что и самъ буду изъ числа ихъ, когда вернусь домой и буду хвастаться своимъ европейскимъ образованіемъ.
То же самое и въ живописи. Пока я не началъ изучать искусства, то Тёрнеровскій „Невольничій корабль“ былъ для меня тѣмъ же, чѣмъ бываетъ красная тряпка для быка. Мистеръ Рёскинъ понимаетъ искусство и потому картина эта приводитъ его въ безумный восторгъ, равносильный той ярости, въ которую приходилъ я, пока былъ невѣждою. Развитіе дѣлаетъ м-ра Рёскина способнымъ, а теперь и меня, видѣть воду въ этой блестящей желтой грязи, и восхитительные, натуральные эффекты тамъ, гдѣ профанъ видитъ только безобразную смѣсь дыма, пламени и неестественныхъ малиновыхъ красокъ солнечнаго заката; развитіе примиряетъ м-ра Рёскина, а вмѣстѣ съ тѣмъ и меня теперь, съ плавающимъ со водѣ желѣзнымъ цѣпнымъ канатомъ; оно примиряетъ насъ съ этими рыбами, плывущими по верху грязи, т. е. воды, хотѣлъ я сказать. Почти вся картина состоитъ изъ явныхъ несообразностей, можно сказать, изъ лжи, и только строгое образованіе даетъ человѣку возможность находить во лжи истину. Къ такимъ истинно образованнымъ людямъ принадлежимъ и мы съ м-ромъ Рёскиномъ. Какой-то репортеръ одной изъ бостонскихъ газетъ отозвался объ этой картинѣ, сказавъ, что она напоминаетъ ему кошку со шкурой черепаховаго рисунка, лежащую въ обморокѣ на блюдѣ съ томатами. Будучи тогда еще профаномъ, я полагалъ, что репортеръ этотъ обладаетъ весьма вѣрнымъ взглядомъ на вещи. М-ръ же Рёскинъ навѣрное бы сказалъ: „человѣкъ этотъ не что иное, какъ оселъ“. Теперь и я сказалъ бы тоже самое [9].
Мы ожидали въ Баденъ-Баденѣ своего курьера. Разсчитывая въ скоромъ времени проѣхать въ Италію и не зная тамошняго языка, мы полагали, что курьеръ намъ будетъ необходимъ и потому поспѣшили запастись имъ. Впрочемъ, оказалось, что и курьеръ не знаетъ итальянскаго языка, Мы встрѣтили его у гостинницы, готоваго вступить въ исполненіе своей обязанности. На мой вопросъ о готовности онъ отвѣчалъ утвердительно и былъ правъ. Съ нимъ былъ сундукъ, два небольшихъ мѣшка и зонтикъ. Я долженъ былъ платить ему 55 долларовъ въ мѣсяцъ и стоимость проѣзда по желѣзнымъ дорогамъ. Между тѣмъ, на континентѣ за провозъ сундука берутъ почти столько же, сколько и съ пассажира. Курьеры не платятъ нигдѣ ни за столъ, ни за квартиру. На первый взглядъ это кажется туристу просто спасеньемъ, такъ какъ ему и въ голову не приходитъ, что кто-нибудь да долженъ же платитъ за это. Но въ концѣ концовъ, въ одну изъ свѣтлыхъ минутъ, мысль эта несомнѣнно придетъ ему въ голову.
9
Мѣсяцъ спустя послѣ того, какъ были написаны эти строчки, мнѣ случилось быть въ Лондонской Національной галлереѣ, гдѣ я до того былъ восхищенъ картиною Тернера, что съ трудомъ могъ отъ нея оторваться. Впослѣдствіи я неоднократно бывалъ въ этой галлереѣ съ цѣлью осмотрѣть ее, но чары Тёрнера были настолько сильны, что я не могъ побороть ихъ. Однако же, картина эта не напоминала мнѣ «Невольничьяго корабля».