Я молча протянул ей мешок. «Не буду сразу нарушать слишком много обычаев», — решил я.
— Ну? — спросил я. — Чего ты стоишь?
Асука сразу поклонилась.
— Я жду, когда господин пройдет вперед.
— А если я попрошу тебя идти первой? Ты пойдешь? — с интересом спросил я.
— Да, господин, — поклонилась она, — как господин велит, — но было видно, что девчонка в замешательстве.
— Иди, — велел я.
Асука быстро глянула по сторонам. Не видит ли кто нарушение субординации. И она неуверенно пошла по пирсу. Я последовал за ней.
«Она или не она? — думал я. — Судя по всему, она. По крайней мере, ее попка, шевелящаяся под халатиком, явно вызывала мой интерес. Чуть толстовата. Но может, похудеет?»
— Асука-тян, — окликнул я ее. Она сразу остановилась и замерла. — Скажи, если я тебя попрошу, ты исполнишь мою просьбу?
— Все, что господин прикажет, — поклон. — Господин ведь не прикажет ничего недостойного? — еще поклон.
«А ты не дура, — подумал я. — Молодец».
Я догнал ее и обнял за плечи. Она вздрогнула. Я сделал вид, что не заметил, но из-за запаха дыхание задержал.
— Если я попрошу тебя не делать больше охагуро? — я вспомнил, как называется этот идиотский обычай чернения зубов. — В этом ведь нет ничего недостойного?
— Конечно, Ясуши-сан, я больше не стану. Просто я прошла моги, и мне разрешили. Я сделала охагуро для господина. Еще вчера господину нравилось.
— Больше не нравится, — улыбнулся я. — Ведь наши пристрастия могут меняться?
— Конечно, — Асука поклонилась. — Но частая изменчивость не может считаться высокой добродетелью.
«Однако, — я поднял бровь. — Нет. Не первое воплощение».
— А когда ты прошла моги? — спросил я, соображая на ходу, что моги — это вроде обряд совершеннолетия.
— Господин очень странный сегодня, — сказала Асука. — Семь дней назад. Мне исполнилось тринадцать.
«Блин! — расстроился я. — Опять педофилия, да еще отягощенная инцестом. Наверное, я все-таки педик. Ладно, по местным законам она уже совершеннолетняя, так что преследования можно не ожидать. Случалось, самураи отдавали своих дочерей замуж в десять лет, а то и в восемь. Вот где кошмар! Бедные девочки.
А к инцесту, по-моему, отношение в Японии было толерантным, или я путаю с Египтом? А здесь башку отрубят? Или с племянницей — это не инцест?»
— Меня сегодня чуть не сожрала акула, — ответил я ей. — Я все еще под впечатлением.
Асука сразу поклонилась:
— Ах, Ясуши-сан! Вы сегодня подверглись опасности, а я смела вам дерзить! Накажите меня!
— Наказать? — спросил я. — Тебе нравится, когда я тебя наказываю? Наручники и стек?
— Я не понимаю господина. Но вы меня еще ни разу не наказывали, хотя я много раз заслуживала наказания.
— Хорошо, уговорила. Я что-нибудь придумаю, — обнадежил я ее. — А сейчас пошли есть.
— Как хочет господин. Рис еще горячий, — поклон, и обтянутая халатиком попка снова задвигалась передо мной.
А ведь под халатиком у нее ничего нет, — догадался вдруг я. — Эх, Свадхистана ты моя, Свадхистана. Но сначала девчонку в душ.
— Два спелых плода предо мною.
Еще два незрелых, но сладок их сок.
Звезды просыплю я в небо,
Наградой мне будет цветок… — сказал я ей в спину. Рифму, оканчивающуюся на «ног», готовую сорваться с губ, я поймал зубами.
— Какие замечательные стихи! — воскликнула Асука, остановившись. — И совершенно незнакомый размер.
— То есть на танка непохоже? — огорчился я.
— Совсем не похоже. В танка пять строк.
А это? — спросил я, вспомнив ее последний пост на комментарий, к которому и был забанен.
— Жизнь без любви
Подверглась насилью.
В огне вулкана
Сгорают минуты,
Сгорают года.
Асука два раза поклонилась, и сказала:
— Господин никогда не читал мне стихов.
Душа моя в смятенье,
Воробышком скачет с ветки на ветку.
Не только в поиске жемчуга искусен.
Перлы слов сверкают в ладонях.
— Ты поклонилась мне два раза… — начал я и замолчал. Дальше, по идее, шло: «Такая вот зараза…». Я поостерегся шутить, посмотрел на полы халатика, хищно облизнулся и выдал:
— Нежным движением
Раскрою я створки.
Драгоценной жемчужины
Коснусь языком и губами.
Асука с удивлением смотрела на меня. Потом опустила глаза и тихо сказала:
— Не понимаю, о чем это, но сердце мое замирает.
— Ладно, Сапфо, пошли обедать, — я потрепал ее по спине, забрал из рук мешок и направился к россыпи хижин, взбиравшихся на склон. Я вспомнил, который дом мой.
Девочка молча семенила за мной.
Я много чего вспомнил еще. Я был самым успешным ловцом жемчуга на побережье. Отмеченный вниманием и благосклонностью самого сёгуна. Я был не женат, но жил один в собственном доме. По высочайшей милости мне это было позволено. Жизнь японцев была крайне регламентирована. Но я пользовался несколько привилегированным положением в деревне, и обращение «господин» от девочки, служащей у меня, было вполне уместно.
Я также вспомнил, почему свою лодку я привязал у пирса, тогда как многочисленные рыбацкие лодки были вытащены на берег. У моей был глубокий киль. Мне приходилось дальше всех уходить в море, где были отмели, на которых я и собирал своих жемчужниц. Яхта, однако.
Дом мой стоял почти на самом берегу. И нам не пришлось идти через пропахшую рыбой деревню.
— Ты сегодня была на засолке рыбы? — спросил я Асуку, поднимаясь на крытую веранду перед домом.
— Да, я помогала семье, пока вы были в море. Но я все успела. И убраться в доме, и приготовить еду, — чуть испуганно ответила девочка.
— Хорошо, — кивнул я, покосившись на бочку офуро, стоявшую на веранде. — Вода в бочке есть?
Асука смутилась.
— Я еще успею, господин ведь принимает офуро после заката.
— Хорошо, — снова кивнул я, снимая гэта и входя в мои шикарные апартаменты в шесть татами (около десяти квадратных метров).
Асука проскользнула следом и бросилась к очагу, устроенному посередине комнатки. Здесь, в квадратной яме с песком, стояла железная тренога, а на ней укутанный в тряпки котелок, очевидно с рисом. Она положила для меня подушку, развернула котелок, наполнила рисом деревянную пиалу и с поклоном протянула мне.
Ни ложки, ни даже палочек не полагалось. Вздохнув и опустив руку в пиалу, я ухватил щепоть риса,
— Есть будешь? — спросил я.
— Рис? — удивилась девочка.
— Больше, как я понял, нет ничего, — чуть раздраженно ответил я. — Возьми себе тоже.
— Господин хочет, чтобы я ела рис? — снова спросила Асука. — Разве сегодня праздник?
— Будем считать, что праздник, — улыбнулся я. — Меня сегодня не съела акула.
Асука несколько раз поклонилась, но не двинулась с места.
— Ну! — сказал я. — Бери миску.
— Когда господин ест, я должна прислуживать ему, а не набивать свой живот, — покачала головой девочка.
— Чего тут прислуживать? Рис один, — проворчал я. — Тоже мне, обед из десяти блюд. Кстати, у нас есть соевый соус?
— Да, у господина есть соевый соус, — поклонилась Асука. — Но господин приказал никогда не подавать его, господину не нравится вкус.
— Тащи, теперь нравится, — велел я, давясь сухим рисом. Девчонка сорвалась с места. Через секунду вернулась с керамическим кувшинчиком. Я протянул свою миску, Асука осторожно полила рис соусом.
— Молодец, обслужила. Теперь можешь есть.
— А чай? Я должна приготовить чай для господина.
— Я подожду, — пренебрежительно махнул рукой я. — Я хочу, чтобы ты разделила со мной трапезу. Иди за миской.
Прямого приказа Асука ослушаться не посмела.
— И возьми себе подушку. Нечего на полу сидеть, — сказал я ей в спину.
Девочка вернулась с подушкой и с такой же, как у меня, пиалкой.
— Соус будешь? — спросил я, когда она слегка дрожащей рукой положила себе рис. Асука кивнула. Я взял кувшинчик и чуть плеснул ей. Девочка замерла, несколько секунд смотрела в свою миску, потом подняла на меня полные слез глаза.