Вот как эта сила сформировалась.
Все слышали разговоры о различных сектах иллюминатов и франкмасонов, процветавших во Франции в конце XVIII века. Эти секты, корни которых в большей или меньшей степени лежат в немецком философствовании, имели свои ответвления по другую сторону Рейна, и одна из их важнейших идей состояла в том, чтобы под именем франкмасонства возродить во благо народу древнюю Святую Феме, учрежденную некогда во благо империи. Их мнимая тайна, которую открывали лишь посвященным, звучала так: всеобщая свобода, полное освобождение.
Настал 1789 год; революция, которую возвестило всему миру взятие Бастилии, была восторженно встречена тайными обществами, и, пребывая в тени, они, возможно, содействовали первым победам наших армий в большей степени, чем это принято думать.
Вскоре пришел Бонапарт, а он, как говорили, не только был знаком с этими обществами, но даже непосредственно состоял в них; так что когда он сменил генеральский мундир на императорскую мантию, все эти различные секты, которые независимо от их верований и национальной принадлежности грезили о всеобщей свободе, начали взирать на него как на изменника и, как во Франции, так и за границей, ополчились против него. И поскольку в то время они пришли на помощь его врагам-принцам, те не только стали относиться к ним с терпимостью, но даже поощряли их деятельность, а принц Людвиг Прусский принял титул великого магистра одного из этих обществ. Покушение Штапса стало одним из громовых ударов этой бури.
Но на следующий день после этой неудачной попытки убийства был подписан Венский мир. Империя, этот древний германский колосс, была низведена до уровня второстепенных держав; власть французского государства распространилась от побережья Бретани до Понта Эвк-синского, и эти общества, которые пятнадцать лет формировались открыто, под бдительным оком орла, парившего в ту пору над всей Европой, теперь были вынуждены тайно пополнять свои ряды.
Разгром французской армии в России возродил боевой дух этих обществ, поскольку стало ясно, что их союз простирается до самых небес и даже сам Господь Бог начал выступать против Франции. Посланцы этих объединений, в течение восьми лет действовавшие скрытно, появились вновь; сначала они держались робко и говорили вполголоса, но они говорили о свободе и потому были встречены с восторгом, в особенности студентами. Несколько университетских корпораций почти целиком вступили в эти общества, избрав себе руководителей среди своих студентов и профессоров. Поэт Кернер, убитый 18 октября в битве под Лейпцигом, стал Тиртеем этого движения.
18 июня 1815 года битва при Ватерлоо стала трагическим повторением Лейпцига, и прусская армия, состоявшая почти исключительно из добровольцев, во второй раз вошла в столицу Франции. Внешняя победа была полной, но затем началась внутренняя борьба.
В самом деле, как только стали известны содержание договоров 1815 года и новое германское государственное устройство, это вызвало бурную реакцию в Германии. Все эти молодые люди, по зову своих государей вставшие на защиту свободы, поняли, что они проливали свою кровь за дело Священного союза и все, чего они добились, свергнув великана, это получили в правителей карликов; однако они не сочли себя побежденными и со свойственной юности доверчивостью хотели потребовать исполнения данных им обещаний; но стоило им заговорить об этом во всеуслышание, как совместная политика господ Талейрана и Меттерниха подавила их, заставив укрыть свое недовольство и свои надежды под кровом университетов, этих оазисов республиканства, которые, пользуясь особыми правами благодаря самому своему устройству, ускользали от шпионов Священного союза. Но, хотя и запрещенные, эти сообщества все же продолжали действовать, поддерживая сношения между собой с помощью странствующих студентов, которые под предлогом сбора гербариев ходили по всей Германии, разнося устные послания и напоминая этим древних пророков, вещавщих с горных вершин. Занд был порождением этого второго союза, тогда как Штапс — первого. Правда, подобно Муцию Сцеволе, он по ошибке убил раба вместо царя.
Хорошо исполненное, но плохо воспринятое убийство Коцебу означало, что университеты стали выступать открыто; с этой поры между ними и правительством развернулась борьба, в которой они потерпели поражение. Вся их тайная власть оказалась потеряна в тот самый момент, когда она стала достоянием гласности, ибо власть эта была тайной лишь по причине ее слабости.
Но немецкие студенты, утратив политическую власть, сохранили свой беззаботный и авантюристичный характер и потому ничуть не меньше, чем прежде, достойны служить предметом изучения. Без гроша в кармане, но не теряя уверенности, подобно птице небесной, которой Господь обещал дать пищу, они отправляются странствовать по Германии — с трубкой в руке, кисетом на боку и книгой Кернера в кармане. Путь, каким бы долгим он ни был, будет пройден пешком, а солнце и тень принадлежат всем. Что же касается всего остального, то этим его обеспечит обыватель. И потому, когда студент проходит мимо какой-нибудь кареты, вне зависимости от того, находятся в ней местные жители или чужестранцы, он вынимает изо рта трубку, снимает с головы свою крохотную фуражку, подходит к путешественникам и весело просит помочь ему продолжить путь. И редко случается, чтобы немец отказывал в просьбе странствующему студенту. Ведь где-нибудь по другой дороге, на другом конце Германии, так же идет его собственный сын, и, возможно, в эту же самую минуту он взывает к кошельку другого отца, сыну которого наш путешественник сейчас помогает. Со своей стороны, трактирщик преисполнен бескорыстной доброжелательности к путешествующему студиозусу, вне зависимости от того, какое место в университетской иерархии он занимает и является он зябликом, лисом или старым замком; это ласточка, которая возвращается к нему каждую весну, и он дает ей кров под своей крышей. Что же касается пропитания, то соотечественники всегда договорятся; впрочем, платить за все будут либо французы, либо англичане. Поэтому, не интересуясь, есть у него деньги или нет, студенту всегда дадут по прибытии стаканчик рейнвейна или бутылку пива, если он предпочитает последнее; более того, у него еще, как правило, спросят, пиво из какой местности он больше любит; ему подадут обед, сэкономив на обедах всех постояльцев, а если гостиница переполнена, то его ждет ложе из свежей соломы, которое порой бывает лучше, чем самые лучшие набитые шерстью или стружкой матрасы всех на свете постоялых дворов. На рассвете студент просыпается с ощущением радости, выпивает второй стаканчик рейнвейна, закуривает свою неизменную трубку и вновь пускается в путь. Затем, осмотрев поля сражений у Йены, Ульма и Лейпцига, он возвращается в свой университет, приобретя звание замшелой твердыни, выпивает еще несколько тысяч кружек пива, выкуривает еще несколько тысяч трубок, обменивается еще несколькими десятками ударов schlager[28] и возвращается домой, где продолжает пить, курить, но на дуэлях больше уже не дерется.
В расположенную на Рыночной площади гостиницу "Звезда", которой владел г-н Зимрок, брат поэта, мы приехали к часу дня, то есть как раз к тому времени, когда постояльцы собирались садиться за стол и приняться за трапезу, именуемую здесь легким обедом. Дело в том, что, хотя в Германии и едят, по существу, беспрерывно с утра до вечера, там все же сочли необходимым дать особое название каждой из трапез, которые следуют одна за другой после коротких передышек. Так, в семь утра, едва открыв глаза, немцы пьют кофе, в одиннадцать часов едят второй завтрак, в час дня — легкий обед, в три часа обедают, в пять часов полдничают и, наконец, в девять вечера, после театра, ужинают, а затем ложатся спать. В этом перечне отсутствуют чай, пироги и бутерброды, которые потребляют в промежутках между трапезами.
Хотя в обычном своем состоянии я на аппетит не жалуюсь, а во время путешествий моя способность поглощать пищу возрастает еще на четверть или даже на треть, мне после прибытия в Ахен сильно не везло в отношении еды. Начать с того, что, как и у любого француза, рожденного в старой доброй Франции, каждая моя трапеза обычно состоит наполовину из хлеба, на четверть из мяса и, наконец, на четверть из закусок и десерта. Но после приезда в Ахен вместо хлеба мне подавали сдобные булочки. Сама по себе сдобная булочка — вещь замечательная, но, на мой взгляд, чтобы она была оценена по достоинству, ее нужно подавать к месту; и потому, когда в трактире мне в первый раз явно не кстати, с моей точки зрения, подали булочку, я просто отложил ее в сторону дожидаться кофе со сливками и попросил принести мне настоящего хлеба.