И тогда Розхен привела своего сына к ручейку и рассказала ему о том, что произошло в день его рождения; юноша, отважный, как странствующий рыцарь, тотчас же взял ветку и склонился перед матерью, прося ее благословения, ибо он хотел немедленно попытать счастье. Розхен благословила его, и юноша направился в сторону развалин.
Был тот час дня, когда солнце клонится к закату, и из низин к возвышенностям поднимаются тени. И юноша, при всей его храбрости, не был свободен от той тревоги, какую испытывает даже самый храбрый человек, когда ему предстоит столкнуться с чем-то сверхъестественным и неожиданным; и потому, когда он входил в развалины, его сердце так сильно колотилось, что он даже остановился, чтобы перевести дух. Солнце уже совсем скрылось за горизонтом, и темнота начала окутывать основание стен, верх которых еще был слегка освещен его последними лучами.
Сжимая в руке ветку клена, юноша двинулся по направлению к восточной башне, обнаружил в той ее части, что была обращена на восток, дверь и трижды постучал в нее; после третьего стука дверь открылась, и на пороге показалась Дама в черном. Юноша невольно сделал шаг назад, но женщина-призрак протянула к нему руку и, улыбаясь, сказала ему ласковым голосом:
— Не бойся, юноша, ведь сегодня счастливый день и для тебя, и для меня.
— Но кто вы, сударыня? И нельзя ли было бы узнать, какую я оказал вам услугу?
— Я владелица этого замка, — продолжала Дама в черном, — и, как видишь, у нас с ним одинаковая участь: замок это всего лишь руины, а я всего лишь тень. Девушкой я была обручена с молодым графом фон Виндеком, жившим в нескольких лигах отсюда, в замке, развалины которого и по сей день носят его имя. Признавшись мне в своей любви и заручившись моим признанием, он бросил меня ради другой женщины и женился на ней; но счастье их длилось недолго. Граф фон Виндек был честолюбив; он вступил в союз против императора и был убит в бою, в котором его партия потерпела поражение, и тогда сторонники императора двинулись в горы, грабя и сжигая замки своих противников. Замок Виндек тоже был ограблен и сожжен, но молодой графине удалось спастись и унести на руках своего ребенка; вскоре, изнуренная усталостью, она отломила ветвь клена, чтобы опираться на нее во время ходьбы. Издали она увидела башни замка, в котором жила я, а поскольку ей не было известно о том, что произошло между мной и ее мужем, она решила попросить меня дать ей приют; но если она не знала мъня, то я ее прекрасно знала: я видела, как она проносилась мимо меня во время охоты, опьяненная любовью, жаждущая удовольствий, окруженная красивыми молодыми людьми, которые, вторя моему неверному возлюбленному, говорили ей, как она прекрасна. И теперь при виде ее, вместо того чтобы сжалиться над ней, как подобает христианке, я почувствовала, как во мне пробудилась ненависть. Я с радостью видела, что она раздавлена под тяжестью своего материнского бремени, что ее босые ноги изранены от подъема по тропам, ведущим к воротам моего замка. Но вскоре она остановилась на уступе скалы, нависающей над этим темным водоемом, который ты сейчас видишь; последним усилием воткнув свою палку в землю, чтобы на нее опереться, она протянула ко мне руки, в которых лежал ее сын, и почти замертво упала без сил, по-прежнему прижимая к груди бедное дитя. Да, я знаю, мне следовало спуститься с балкона, мне следовало подойти к ней, поднять, заключить ее в объятия, подставить дружеское плечо, отвести в этот замок и относиться к ней, как к сестре. То был бы прекрасный и милосердный поступок в глазах Господа; да, я это знаю, но я ревновала ее к графу, даже после его смерти. Я хотела отомстить его несчастной безвинной жене за те страдания, какие довелось пережить мне. Я позвала слуг и велела прогнать ее прочь, как цыганку. Увы, они подчинились моему приказанию: я видела, как они подошли к ней, обругали ее и отказали ей даже в том клочке земли, где она на мгновение задержалась, чтобы дать отдых усталому телу. И тогда я увидела, как она поднялась на ноги и, потеряв рассудок, обезумев, с ребенком на руках, в неистовстве ринулась к скале, возвышающейся над озером, поднялась на ее вершину, бросила мне страшное проклятие и вместе с ребенком кинулась в воду. Я закричала. В эту минуту меня охватило раскаяние, но было уже слишком поздно. Проклятие моей жертвы уже достигло Божьего престола. Она молила о расплате, и расплата должна была наступить.
На следующий день рыбак, забрасывая в озеро невод, вытащил утопленницу, еще сжимавшую в объятиях свое дитя. Поскольку, как свидетельствовали мои слуги, графиня сама покусилась на свою жизнь, капеллан замка отказался хоронить ее в освященной земле, и ее тело перенесли в то самое место, где она воткнула свою кленовую палку; вскоре эта палка, которая еще оставалась зеленой, пустила корни и следующей весной дала цветы и плоды.
Меня же неотступно, неустанно, днем и ночью мучило раскаяние, я проводила все время в молитвах, преклонив колена в часовне, или блуждала по замку. Постепенно здоровье мое слабело, и я стала осознавать, что меня поразила какая-то смертельная болезнь. Вскоре мною овладела непреодолимая слабость, и я уже не могла подняться с постели. Ко мне вызывали лучших немецких врачей, но все они качали головами, глядя на меня, и говорили:
— Мы тут ничем не можем помочь, ибо на ней лежит десница Божья.
Они были правы, ибо я была обречена. И в третью годовщину со дня гибели бедной графини я тоже умерла. Согласно моему распоряжению, меня обрядили в мое неизменное черное платье, чтобы даже после смерти я носила траур по жертве совершенного мной преступления; и так как, при всей тяжести совершенного мною греха, люди видели, что умерла я как святая, меня опустили в семейный склеп в часовне и положили сверху надгробный камень.
В первую же ночь после похорон мне почудилось, что сквозь свой могильный сон я слышу бой часов в часовне. Я стала считать удары и услышала, что их пробило двенадцать.
Когда же раздался последний удар, мне показалось, что кто-то сказал мне прямо в ухо:
"Встань, женщина".
Я узнала глас Божий и воскликнула:
"Господи, Господи! Значит, я не умерла и напрасно думала, что заснула вечным сном, милосердно дарованным мне тобою? Неужели ты вернешь меня к жизни?"
"Нет, — ответил тот же голос, — ничего не бойся, жизнь дается только один раз; ты в самом деле мертва, но, прежде чем взывать к моему милосердию, тебе следует пройти через мой суд".
"Господи, великий Боже! — вскричала я, вся дрожа. — Как ты распорядишься мною?"
"Ты будешь скитаться по свету, бедная неприкаянная душа, — ответил голос, — до тех пор, пока клен, затеняющий могилу графини, не вырастет настолько, чтобы из него можно было сделать доски для колыбели ребенка, которому суждено стать твоим избавителем. Встань же из могилы и исполни свой приговор".
И тогда одним движением руки я отодвинула свой надгробный камень и вышла из могилы — холодная, бледная и бездыханная; до первых петухов я бродила вокруг замка, а затем, по своей собственной воле, но словно подталкиваемая чьей-то неумолимой рукой вернулась в эту башню, дверь которой сама собой распахнулась передо мной, и легла в свою могилу, крышка которой сама захлопнулась надо мной. Во вторую ночь повторилось то же, что и в первую, а потом так происходило все ночи подряд.
Так продолжалось почти три столетия. Я видела, как год за годом постепенно разрушается замок, а на клене появляются все новые ветви. Наконец, от замка и его четырех башен уцелела лишь эта, а дерево вытянулось вверх и раздалось вширь, и я почувствовала, что близится час моего избавления.
Однажды твой отец пришел к дереву, держа в руке топор. И клен, который до того выдерживал прикосновения самой острой стали, после моих заклинаний поддался его ударам; по моей просьбе твой отец сделал из этого дерева колыбель, куда тебя положили сразу после твоего рождения. Господь сдержал свое слово; да будет же благословенно твое имя, Боже, ибо ты всемогущ и милосерден.
Юноша перекрестился.
— А теперь, — спросил он, — мне нужно еще что-нибудь сделать?
— О, да, — ответила Дама в черном, — конечно, юноша, тебе нужно завершить начатое.