Леча приближался, ступая медленно, без лишних жестов — как полагается мужчине, принимающему на себя вину семьи за тайный суд... Он подошёл ближе, и падавший из окна лунный свет озарил твёрдые черты. Рука княжича играла с кинжалом… Не вынимая лезвия из ножен, он постучал эфесом по опрокинутой липовой колоде, на которую взобрался Пхагал.
- Джамболат из Г1ебартойн-мохк, - начал Леча тихо. - Или мне лучше называть тебя иначе?
Пхагал вздрогнул, не смог скрыть удивления: - Ты… всё знаешь?
Леча кивнул, не сводя с него глаз: - Мне уже рассказали. Ты виделся с нашей сестрой тайно, нарушая обычаи и законы... Джамболат! Не за тем я пришёл, чтобы угрожать тебе пустыми словами. Я пришёл напомнить: здесь замешана не твоя лишь судьба. Ты не один со своим грехом — вокруг тебя люди, чьи честь и имена дороже самой жизни.
Он на минуту замолчал, внимательно вглядываясь в потемневшее, распухшее от пчелиных укусов лицо узника: - Послезавтра на суде спросят тебя старейшины, что подвигло тебя украсть коня княжеского гостя, — ты обязан сказать им правду. Но об ином не говори ни слова. О встречах твоих с девушкой, о дороге, по которой приходил ты ночами в замок, о той, чьё имя тебе хочется произнести в оправдание — забудь. Ни один шаг моей сестры, ни один вздох её пусть не сорвётся с твоих уст! Не выдавай её тайну, которую можно ещё уберечь от огласки.
Пхагал скривился, в голосе его проснулись сдержанная ярость, тоска и презрение: - А если я не захочу послушаться, элан к1ант [1]? Может, мне легче выпустить ваши тайны на равных с признаниями моей души?!
Леча медленно наклонился, чтобы его слова падали прямо в ухо связанному: - Ошибаешься, если думаешь, что имя княжеской дочери может стать для тебя забавой, оружием или торгом. О сестре не узнает никто, если ты промолчишь: за этим я прослежу. Если же слово твоё полетит по ветрам — вспомни о тех, кто может не вынести суда, чья жизнь рушится от одного крика. Промолчишь — живым выйдешь, своё преступление понесёшь, но не чужое горе. - Сестру защищаешь, да? А честь как же, элан к1ант?
В голосе Лечи прозвенела сталь — искренняя, горячая: - Честь не для того дана, чтобы бросаться ею на ветер. Честь — самый тяжёлый камень на сердце. Вынести до конца его сможет только тот, кто любит по-настоящему. Я не дам опорочить сестру, хоть самому мне станет хуже. С твоей стороны никто не спас бы её, а я — обязан. Это не долг брата только — это долг рода. Промолчишь — только в изгнание уйдёшь, жить будешь, а затянешь Марху в свою погибель — крови не миновать.
Пхагал посмотрел на княжича, пытаясь уловить намерение в его глазах: - Чего ты хочешь от меня? - Молчания, - ответил Леча, то выдвигая свой кинжал из ножен, то вкладывая его обратно. - На суде будешь говорить лишь о краже коня. Не упоминай имени моей сестры и избавь её от позора.
Пхагал, с трудом приподняв подбородок, взглянул на Лечу: - А что будет в случае, если я откажусь?! — с вызовом спросил он.
Леча, нависший над ним, как тень, прислонил острие кинжала к его шее: - В таком случае лично я позабочусь о том, чтобы жизнь твоя закончилась раньше, чем ты успеешь произнести её имя! Не затрагивай чести нашей семьи и не навлекай беды на Марху. Это тебе ясно?
Пхагал ощутил холод стали у собственного горла и понял, что собеседник сейчас как нельзя более серьёзен.
- Ладно, — выдохнул он. — О Мархе я не скажу ни слова. Но что будет со мной самим? - Суд старейшин решит твою судьбу, — холодно ответил Леча, отводя клинок и убирая кинжал в ножны. — Теперь молчи и жди. Надеюсь, здесь ты не натворишь ещё чего-нибудь нового!
Молодой хьевди выпрямился, голос его был сдержан, но угроза в нём звучала, как раскат грома в гуще хмурого неба над ущельем: - У тебя есть ещё две ночи, чтобы хорошо подумать. Привыкай к молчанию, как привыкает к хомуту вол, иначе третий рассвет станет для тебя последним. Молюсь, чтобы в душе твоей была хоть крупица благородства и памяти о тех, ради кого жертвуют жизнью!
Пхагал вздохнул. Он понимал, что выбора у него нет: - Хорошо, элан к1ант. Обещаю.
Леча направился к выходу, бросив на прощание: - Послезавтра всё решится. Сейчас отдыхай, если сможешь.
Он задержался на миг в проёме двери. Орлиное кольцо блеснуло на пальце крылатым стражем... Он исчез в тишине, оставив Пхагала посреди таинственных теней перед неумолимым наказанием. Было чувство, что сама ночь притихла, сжалась — как бы не выдать ни шёпота, ни крика, что могут разрушить имя и честь…
Когда княжич ушёл, Пхагал остался один в темноте. Узник остался сидеть на соломе, разрываясь внутренне между обидой и стыдом, между соблазном героизма и страхом перед одиноким рассветом, когда придётся самому сделать выбор — хранить тайну во имя чужой чести или сжечь всех дотла правдой, что никогда не исцелит его сердца... Он знал, что его ждёт тяжёлое испытание, но из гордости был готов выдержать любые невзгоды.