- Спасибо, Авлирг, — прошептала она, и в голосе её прозвучала надежда. Обратно к замку они ехали молча. Ночные цветы благоухали по краям тропы, словно желая утешить и успокоить путников... Позади остались два селинга — суровые памятники преступления и грозного гнева богов, молчаливо напоминающие людям об осторожности в чувствах и поступках и о хрупкой грани между счастьем и грехом. Леча повёл коня в конюшню, а Мелх-Азни, как заблудший лунный луч, долго ещё стояла одна во дворе, беспокойно теребя бахрому своего пояса, будто держалась за ту нить, что соединяет незримо жизни братьев и сестёр — и прощает детские грехи...
* * *
Сквозь густую тень груш, что раскинули свои ветви до самой стены замка, Леча шагал быстро, не оборачиваясь. За спиной его тянулся вечер, в груди нарастала тревога — та, что не умеет говорить вслух, но жжёт, как горькое вино. Рука его сминала в кармане тонкий пергаментный свиток, в котором неосторожные слова были опаснее клинка.
Сперва зоркая Седа поведала ему о встречах Мархи с Джамболатом... Слова её испарялись в лихорадочном сознании Лечи, будто капли росы на раскалённом камне, но след их всё же оставался...
Послание Мархи, столь неожиданно добытое у робкой Мелх-Азни, лишний раз подтвердило слова Седы, а неподобающая дерзость узника во время ночного посещения Лечи стала новой ступенью к страшной догадке: Джамболат, быть может, действовал и не один?! Может быть, подземный ход уже не является тайной — для целой шайки?!
Ветер с гор, казалось, тянул запахами горного мёда и сыростью подземных туннелей... Мысли Лечи были тревожны, как небо перед летней бурей. Он снова и снова перечитывал строчки письма, будто в них была заключена судьба всего мира... Вечерние тени легли уже на каменные стены Эрдзие-Бе, в сумерках замок казался более таинственным, чем днём… Леча стоял на балконе, задумчиво комкая в пальцах пергамент. Каждая буква, выведенная неуверенной рукой Мархи, жгла ему душу, — Леча стиснул зубы. Как же так? Безрассудная, упрямая Марха, не ведая, что творит, открыла врата беды для всех — для семьи, для общины христиан… и для его любимой!!! Если разбойники обнаружат тайные проходы в подземелье — под ударом окажутся не только его домашние, но и единоверцы, а значит, и Берлант...
Он решительно шагнул вперёд, перегнувшись через перильца балкона вниз, и негромко позвал: - Седа!
Комната Седы располагалась как раз под комнатой Лечи, этажом ниже. Сестра, словно ночной дух, почти мгновенно явилась на его пороге, глаза её были встревожены. - Отправь сейчас Испая к Тарху и Ламберду, потом у пасеки пусть ждёт меня. Пусть объявят дружине, чтобы готовились сегодня к ночным учениям, и подходили тихо к замку. Я пока зайду к отцу… - Ты точно всё решил? — тихо спросила она. - Решил. Иди.
* * * Солнце, словно раненый зверь, опускалось за хребет… Леча медленно вошёл в покои князя Олхудзура, где горел только один факел. Отец сидел у стола, на котором были разложены старинные кинжалы... Он задумчиво глядел в окно на багрянец заката и не сразу заметил сына. Леча стал перед ним, чуть поклонился. - Отец, — начал он, стараясь говорить уверенно, ровным голосом, — есть дело, требующее твоего совета и дозволения. Внутри шёл камнепад…
Князь повернул голову, в глазах его сверкнула гордая радость: - Говори, Авлирг. Что у тебя на сердце? Или с границы новости есть? - Я тут подумал, — Леча опустил глаза, будто собирая слова с пола, — дружине моей не мешало бы пройти учения. Время нынче тревожное, а нам не должно быть стыдно за наше войско. Молодым полезно знать, как дозор держать, если беда нагрянет. Прошу разрешить нам поиграть в охрану замка — например, двойную стражу у ворот и в самом дворе поставить, чтобы ребята сменяли друг друга. Поставить бы стражей у запасных входов — чтобы не давали врагу застать замок врасплох... Пусть ещё парни потренируются охранять, скажем, пасеку — на всякий случай. Так мы будем готовы к любым неожиданностям. Олхудзур устремил на сына строгий, но одобрительный взгляд. За плечами — годы битв, за спиной его — вырезанная на узорчатой спинке стула родовая тамга, орлиная голова, такая же, как и на перстне... Князь усмехнулся, огладил бороду, со спокойным удовольствием улыбнулся Лече: - Вот это мне по нраву, — сказал он. Голос его был глубок, как река в паводок. — Делаешь — делай смело! Пусть будет по-твоему. Пусть учатся парни быть зоркими и сильными, крепче только будут, а ты — командуй! Я тобою доволен. Сам бы предложил, да ты меня опередил. Леча тихо склонил голову: - Благодарю, отец.... - Иди, распоряжайся, — разрешил Олхудзур, снисходительно кивнув. — Молодец, сын, что о деле думаешь, не только о забавах! Не зря я тебя над дружиной поставил! Я рад, что у меня такой хьевди… Леча тогда только позволил себе выдохнуть — коротко, будто из-под воды поднялся, — но сердце не знало покоя... Оседлав коня, он вывел его за ворота села и тут же направился в сторону Комалхи. * * * Леча приехал на пасеку Дзугу, — не теряя времени, поспешил прямо к дальней пристройке, еле заметной в тени старой лещины, среди ульев на заднем дворе; нырнул под ветхий навес, пропитанный ароматами мёда и воска… В пасмурном полумраке, пропахшем дымом и сырой землёй, Леча отыскал того тайного жильца, пребывание которого под своим кровом уж много лет скрывал старый пасечник. Отец Ефрем в заношенном подряснике сидел, перебирая чётки, на камне у входа в подземелье, и в усталом лице его с посеребрённой бородой было спокойствие гор...