- Добрый вечер, отче, — приветствовал его Леча. — Прости, что поздно так. - Для Господа времени нет, Он вечный, — улыбнулся отец Ефрем, приглашая юношу сесть напротив. — Что тяготит твою душу? - У меня разговор есть к тебе… очень важный, — замялся Леча, не зная, с чего начать.
Монах поднял на него внимательный взгляд, часто смотревший на небо и в самое дно вины человеческой: - Говори, Леча. Вижу, неспокойно твоё сердце. Леча заговорил быстро, не давая себе времени на раздумья: - Я пришёл предупредить, отец Ефрем... Не удивляйся. С этого часа, — сообщил он как о деле само собой разумеющемся, — у входов в подземелье будут каждую ночь стоять двое из самых верных моих людей — Тарх и Ламберд. Они надёжны, как скала, лучшие в моей дружине, крепкие, ловкие, верные, — ты их ещё узнаешь. Пока они живы и на страже, никто чужой не пройдёт. - Это зачем же? — спросил отец Ефрем, глаза его потемнели и в голосе мелькнула зарождающаяся тревога. — Что там случилось, Леча? Не от жреца ль на нас ещё новая беда — после незабвенного лягушачьего соборища в Сахане? Леча покачал головой: - Пока нет, отче, но осмотрительность никому ещё не вредила. Время такое, что и камни должны быть настороже. Мало ли кто шастает по лесу… Я не хочу, чтобы кто-то посторонний проник туда, где… всем нам дорога каждая жизнь. Для общей безопасности — и для моего спокойствия. Отец Ефрем медленно осенил себя крестом: - Не ребячью ли шалость напрасно стережёте? - Есть, есть опасность, отец Ефрем, — проговорил Леча, стараясь улыбнуться. —Разговоры ходят, что чужие люди близ дворов бродят… недавно тут один оказался не тем, за кого себя выдавал… Монах задумчиво кивнул. - Не имею права рассказать всего… — опустил глаза Леча, — ты береги себя, отче. Всякое может случиться... Братьям скажи и сёстрам, чтобы не задерживались у входа, не шумели сильно. В остальном пусть всё будет так, будто ничего и не изменилось. - Знаю, Леча, ты лишнего никогда не скажешь... - Братья пусть не пугаются ребят моих, — добавил Леча, — пусть знают: эти двое не чужие. Тарх и Ламберд не навредят никому. Я им, как себе, доверяю. Всё им объясню, они не подведут. Если что, обращайтесь к ним, как ко мне. Они помолчали, слушая, как гудит в ульях пчелиное войско...
Отец Ефрем улыбнулся слабо: - Что ж, княжич, раз ты решил так — значит, есть на то причина. Благодарю тебя за попечение. Но помни: община хранится не мечом лишь, но и молитвой.
Леча кивнул. Сердце его сжалось, ведь главное, что хотел сказать, предназначалось не для всех ушей. Подземный храм для него был не только местом молитвы, но и местом, где бывала та, ради которой он готов был встать против всего мира. А если кто-то из шайки Джамболата узнает про этот ход… Рука Лечи до боли стиснула эфес...
- Ты, княжич, — тихо сказал отец Ефрем, — не устаёшь ли от тяжести этой? Леча опустил голову: - Я же не могу иначе, отче. Если те, кого я должен защитить… — и, не договорив, сжал кулаки.
В мыслях Лечи витал образ Берлант, чёрные её косы и тонкие руки в складках светлого платка… Само имя её было, как молитва — неизреченная, всегда живая в его сердце. - Что с тобой сейчас, Леча? — спросил монах тихо, угадывая его тревогу.
Леча молчал, не желая открыть главное — как сердце его сжимается за Берлант, что он не спит ночами, думая о ней, и, если что-то с ней случится…
Но отец Ефрем понял больше, чем было сказано вслух, и добавил: - Каждого из своих чад я поминаю, Леча. Каждого. И ту, что тебе особенно дорога. И тебя тоже. Ты всегда был мне как сын.
Леча вспыхнул и поспешно отвёл взгляд, не находя слов: - Спасибо, отче... — тихо проговорил он. — Ты всех поминаешь и всё понимаешь. Но теперь пусть будет так… Если понадобится — сам встану у входа, чтобы враг не прошёл. Отец Ефрем положил руку на голову Лечи: - Бог с тобою, Леча, — сказал он с теплотой, — защищай, кого сердце велит. А мы с Лерцамисой молиться будем за вас... Да хранит тебя Господь, Хранящий того, кто хранит других. Леча, простившись, вышел в ночную синеву и прохладу. Берлант ведь тоже здесь, этим же путём ходит — страх за неё был самым мучительным из чувств, признавался он мысленно самому себе… Ветер качал деревья, и в шелесте их ветвей слышалось ему: «Береги». Береги замок, береги пасеку, береги храм, а больше всего — ту, чьё имя не скажешь вслух, чтобы не спугнуть счастье…