Я знала: в день, когда он будет уезжать — мне захочется отдать ему частицу своего хранительства, свой знак, чтобы на его путь упали и лучи моего сердца, чтобы где‑то там, в дальних ущельях был он этим спасён, избавлен от беды и… может быть, вспомнил бы вдруг, что здесь кто-то трепетал за него, кто-то желал счастья ему вслед... Позже я смешаю эти травы, сварю из них снадобье, налью его в маленький фиал, чтобы подарить Тариэлу на прощание. Я не скажу ему — зачем. Пусть думает, что это просто забота о страннике и госте. Но в каждой капле будет моя любовь, моя тревога, моя немая просьба: «Если можешь, возвращайся живым». Я не знала тогда, что обстоятельства заставят меня сделать этот подарок позже, когда всё уже изменится, когда даже лес станет казаться мне чужим... В тот день была я лишь девочкой с дрожащими руками и горькой надеждой, что травы — сильнее судьбы. Отложив нужные растения в платок, я быстро спрятала его в маленькую сумку на поясе. Потом, пока Чегарди суетилась с солью и мелом, я ещё раз невольно подумала о Тариэле: как он сейчас? Сердце моё чуть дрогнуло — и я устыдилась себя: не ради него одного делаю ведь, ах, нет, — лишь затем, чтобы небеса оставались равно милостивыми ко всем нам.
Чегарди в ту ночь была особенно задумчива. Растрепавшиеся её волосы, спутанные ветром, казались неотъемлемой частью этого леса, и детский голосок прозвучал тихо, но властно — так говорит река, скрытая в ущелье: - Держи свечу крепче, сестрица, не давай ей погаснуть!
Я кивнула, хотя пальцы мои дрожали, а дыхание то замирало, то перехватывало грудь… потому что в ту минуту я подумала о Тариэле. Образ его встал передо мною, точно блеск молнии в грозу над мелхистинскими горами, я была тогда не в силах двинуться, и чувствовала, как кровь приливает к щекам... Я боялась, вдруг Чегарди заметит моё внезапное смятение, но она была занята приготовлениями к ритуалу.
Под моим руководством девочка вывела кинжалом на земле сложный узор — знак защиты, на поляне в чаще леса, у подножия старого священного дуба, у самых его корней. Затем я, тем же кинжалом, очертила на земле круг… Взявшись за руки, мы с нею шагнули одновременно внутрь круга, обнесли его изнутри частоколом из свечей, посыпали их наговорённой солью и мелом, и зажгли. Я творила молитвы духам-защитникам, произнося заклинания на языке жрецов, — он звучал, будто шелест крыльев невидимых птиц. Шептала над сушёной полынью и кусочком слюды древние слова, вплетала в них имена домашних: «спаси, сохрани, отврати, обереги»… Чегарди стояла рядом со мною в круге с важным видом, держа в руке можжевеловую веточку, глаза её блестели от предвкушения и нетерпения... Затем мы с нею направились к реке.
Вышло так, что в тот раз я захватила с собою хрусталик и серебряную птицу… просто я отчего-то не могла ни на минуту расстаться со своими сокровищами. Здесь же, у реки, я решила положить их на прибрежный камень, освобождая руки для лучшей действенности ритуала. Я расставляла свечи вдоль берега, зажигала их на каждом камне, творя защитный ритуал — за всех, кто был мне дорог, произносила заклинания, как прежде учил меня Элгур. Малышка Чегарди до умиления старательно повторяла за мною слова... От волнения сама едва понимая их смысл, я чувствовала, как проникают они в глубины моего существа: Да будет дом наш цел, и порог врагу неведом, Да будет сердце наше чисто и рука крепка, Да будет жребий наш сокрыт от злодея, Да не будет дух наш сломлен и покорён... Чегарди пристально смотрела перед собою широко раскрытыми глазами… И вдруг, когда я уже почти растворилась в ритме заклинания, она, хитро улыбнувшись, взмахнула своей можжевеловой веточкой над лежавшими рядом с нею на камне хрусталиком, птицей и кинжалом — и добавила, понизив голос, так тихо, что только я и могла её расслышать: - ...Пусть тот, что красив, словно ястреб весенний, И та, что нежнее цветка горной вишни, Друг другу сердца отдадут своей волей! Да будет любовь их скалой неодолимой, И сердце Тариэла свяжи с сердцем Мелх-Азни, Чтобы отныне быть им вместе навеки!