Возвращались мы тем же путём — через подземный туннель. Как только мы оказались во дворе замка, — негодная озорница, чувствуя вину, сразу же запросилась спать и поспешно юркнула по лестнице наверх — на своё место, в комнату Мархи. И прекрасно; ей полезно иногда вспомнить о своих обязанностях, пусть не забывает, что она здесь не самая главная!
* * *
Я медленно поднялась к себе, но почему-то не могла уснуть. Сердце моё билось часто-часто, как раненая птица... И снова я спустилась во двор и неслышно проскользнула в сад - чтобы остыть, забыться, не думать больше ни о чём… ни о ком...
Ночь в Мелхисте загадочна, как древняя сказка при свете луны. Она была как никогда ясна и тиха, но в этой тишине таилась некая магия, которая, казалось, проникла в каждую щель замка Эрдзие-Бе, обвилась вокруг древних камней, шепталась с ветвями деревьев, трепетала в сердце каждого, кто осмеливался мечтать... В глубине этой ночи таилась чуть уловимая тревога, как если бы сама земля ожидала чего-то неизбежного.
Серебряными слезами богов мерцали звёзды, освещая мой путь. А недостойная дочь гор, неправедная жрица, не находя себе места, тихо кралась во двор по ступеням бревенчатой лестницы... Я сама до конца не понимала, что заставило меня покинуть покой моей комнаты и выйти в этот чарующий сад, где каждый шорох, казалось, становился началом новой жизни...
Лунные лучи скользили по каменным стенам замка, отбрасывая причудливые тени. Сад был тёмным переплетением ветвей и теней, сквозь которые я, ночная собирательница трав, скользила с привычной лёгкостью. Я ступала осторожно, словно боясь разбудить сонную землю.
Луна ткала свой сетчатый серебряный покров, озаряя листья деревьев раняще-тревожным полусветом. Я остановилась под раскидистой старой сливой, внутренне прислушиваясь к чудесной мелодии, рождавшейся из ниоткуда… В мои мысли начал вплетаться звук струн, светлым родником звеня в тишине. Я замерла, вслушиваясь в мотив, который исходил из моего сердца и, возвращаясь обратно, снова касался его глубин... Словно голос моих грёз пролился во тьме, полный страдания и любви, - будто из самой ночи, почти явственно звучала мягкая мелодия. То была песня, нежная, томная и печальная, она разливалась над садом, обволакивая его серебристой дымкой. Сад весь дышал весенней ночью, а эта музыка цветком распускалась в моей душе — прекрасная, сладкая; казалось, сам воздух исходит томительной болью, нежные звуки растворялись в темноте, в ночной тишине... Песня, полная нежности и муки, почти звучала наяву, она витала в ночном воздухе, касаясь самых потаённых уголков моего сознания... Это была не просто песня, но зов, обращённый к моей душе. Слова же в той песне были на незнакомом, завораживающем языке, похожем на пховский. Мелодичный голос, словно горный поток, увлекал меня за собой... Он обволакивал меня волшебством, - и вдруг душа моя заметалась и сердце замерло.
Я постепенно начала понимать, что всё это происходит со мною здесь и сейчас, не в мечтах, не во сне, и песня звучит не в моих мыслях, а наяву! Тишина сада оказалась обманчивой: песня вовсе не была плодом моего воображения, она на самом деле звучала где-то поблизости; голос, который пел, был голосом самого Тариэла! Тариэл… был настоящим, он был здесь на самом деле, и пел о том, что хранилось в глубинах моей души, но был скрыт от глаз, словно дух, пробуждающий сердце.
Любопытство, смешанное с боязнью, толкало меня вперёд. Я тихо пробиралась сквозь ночной сад, чтобы тайком полюбоваться на Тариэла, не в силах больше противиться зову, что звучал в моей душе. Взгляд мой был устремлён вглубь сада - туда, где луна высоко стояла над яблонями; туда, откуда раздавалась мелодия, заставившая меня так томиться. Песня лилась, как лесной ручей, обтекая мою душу, и я не могла не следовать за ней.
Словно невидимая сила тянула меня к источнику музыки, и я осторожно пробиралась сквозь густые заросли, стараясь не шуршать платьем. Я шла на звук, прячась за стволами деревьев, надеясь увидеть певца, но самой не быть им замеченной. Я ступала на цыпочках, избегая любого шороха, который мог бы как-то выдать моё присутствие. Пульс мой учащался, пока я подходила к нему ближе; сердце колотилось, как боевой барабан... Дыхание моё прерывалось, тело всё трепетало от смеси страха и предчувствия неизведанного... И, наконец, я различила высокий силуэт на фоне лунного неба. Я увидела его, — в лунном свете, под яблоней стоял Тариэл, один, с пандури, и пел для кого-то невидимого, погружённый в свою мелодию… Я застыла, не смея ни подойти ближе, ни удалиться... совсем как тогда, накануне, когда застала его на заднем дворе с мечом в руках! Он пел тихо, вполголоса; пховские слова не были мне понятны, но чувства, что наполняли песню, были совершенно ясны моему сердцу. Длинные пальцы Жаворонка словно танцевали по струнам... Пандури казалось продолжением его души, оно, словно живое существо, отзывалось на каждое его прикосновение, и я вдруг ощутила, что всё моё сердце вторит этой песне, заполняя мою душу нежностью и тоской… Я замерла, когда он перестал играть, последняя нота повисла в воздухе...