* * *
Я тихо, на цыпочках, поднималась наверх к себе по узкой деревянной лестнице... Шла я, еле переставляя ноги, сражённая таким приступом немощи, что мне даже эти, последние, шаги давались с величайшим трудом... Я проскользнула в свою комнату и прислонилась к дверному проёму. Сердце бешено колотилось, дыхание моё было прерывистым, колени подкашивались… Я до крови прокусила губу, а затем без сил опустилась на истинг, расстеленный на полу, расплакавшись от безнадёжности. Дело ясное: конечно же, я теперь не жилец.
Я притиснула ладони к стене, пока костяшки пальцев не побелели... из последних сил медленно встала, опираясь на стену… Шаги мои были нетвёрдыми, пока я направлялась к своему ложу и без сил опускалась на расстеленную мягкую турью шкуру… Душа была полна грусти и какого-то внутреннего мятежа; разум метался в беспорядке и смятении. Мне казалось, что я до сих пор слышу в ушах эхо голоса Тариэла, чувствую на себе тепло зелёного взгляда... Интересно, пожалеет ли он обо мне, когда ему расскажут, что я уже умерла?!
В ту ночь я не могла уснуть сразу — лежала, разминая в руках край пушистой шкуры, и, засыпая, молила в темноте: - О боги мои, пусть не узнает никто, почему…
Я вспоминала, как пальцы его чуть скользнули по моему запястью, как смотрел он на меня, как сияли глаза его в ту минуту... Каждая из мыслей моих была о нём! В груди моей всё разливалась горячая река нежности, а я не знала – спасёт ли она меня или погубит. Я страшилась этого чувства – и в то же время жаждала его, как жаждут воды в знойный полдень. Я свернулась калачиком, обхватив себя руками, и думала: неужели это и есть любовь? Неужели ради неё люди идут на смерть, нарушают клятвы, оставляют родные дома?..
От тени лишь мысли о любимом внутри мгновенно разливалось странное, жгучее тепло, столь сильное, что я не могла и вздохнуть… Вся я была, точно в огне. Я прижала ладони к груди, пытаясь унять внезапно охватившую меня дрожь; но сердце билось всё быстрее, и я не знала, чем же утишить сладостное это пламя... Тело за день стало слабым, будто после долгой болезни, и сердце в нём было уже не моим. Я боялась, что однажды кто-нибудь догадается наконец о моём безумии: сёстры ли, матушка… отец… или, ещё хуже — наставник! о нет! что опаснее всего — он сам. Тариэл… Я горячо молилась и богине Хи-нан, и матери людей Тушоли, чтобы не увидел никто, как трепещу я, как горю, как страдаю и воспаряю ввысь в новом, неведомом этом чувстве. Я думала, что, кроме меня одной, не выдержала бы ни одна душа, ни тело на свете такой запредельной муки, несущей неизъяснимую нежность... Ночью уносили меня странные сны, я будто жила там сразу в нескольких мирах.
Вначале я увидела улетавшую стаю белых птиц; и у меня тоже выросли крылья, как у них, и я стремительно летела вместе с ними мимо луны над ущельем: внизу шумела вода, на берегу цвели колючие золотистые заросли роз... Мне снилось, что учитель мой, Элгур, поднявшись на крышу древнего, поросшего травой святилища, чистит перед праздником луну, и медные искры с неё падают вниз, кружась и словно выбирая, где приземлиться… Мне снилась златоликая Тушоли — в синем платье с золотыми туьйдаргиш, в золотом венце, сидевшая на золотом диске, как на качелях; за спиною её, как нимб, стояла полная луна... Я шла к ней по поверхности реки, в облачении, сшитом из лепестков диких роз, но почему-то без туьйдаргиш, без покрывала, с распущенными волосами… А потом снилось мне, как иду я по саду в верхнем мире, и там встречает меня Тамаш-ерда, берёт за руку, — и от этого внутри меня сразу всё тает, пылает, плавится, и я не могу больше дышать… и остаться с ним наедине боюсь, и уйти… и от этого так стыдно, сладко, страшно и радостно — всё сразу. Я слышала, как он, смущаясь, шептал на ухо мне ласковые слова, и кончиками пальцев погладила его по щеке, осторожно смахивая с неё трепещущую бабочку… А вокруг нас были золотисто-розовые облака; даже утром, по пробуждении, я помнила ещё их аромат и сладкий привкус от него во рту, будто ела лепестки роз… Потом мне снились очень пугающие сны. Всё чудилось мне, будто меня обнимает Тамаш-ерда… ах, нет, — это было ясное ощущение присутствия Тариэла, но я больше не видела образа, точно глаза мои были закрыты повязкой. Вот пальцы его запутались в расплетённых моих волосах, вот он прижимает меня к себе, целует — многократно, долго, страстно… Снилось мне, что руки его держат меня — крепко и нежно, что чёрные пряди касаются моего лица... Я всё целовала, наощупь, его глаза, всё гладила, снова и снова, эти кудри... Словно щепка, подхваченная весенним водоворотом, металась я на своём ложе, шепча имя Тариэла, — о, слишком горячо билось тогда о нём моё сердце, слишком сильной оказалась для меня магия лесного приворота!.. Но ночь уходила, и с первым светом я открыла глаза, чтобы встретить новый день — и, быть может, снова увидеть его…