чевидные вещи и успокаивать себя, сколько хочешь, если тебе от того легче! Дёрнув плечиком, Марха фигурной походкой прошлась по комнате, между делом любуясь собственным отражением в начищенной служанками до блеска медной посуде, развешенной по стенам. Затем развернулась ко мне и сокрушённо покачала головой: - Горемычная ты наша! А и впрямь, единственное твоё спасение - в том, чтобы смотреть Элгуру в рот и повторять за ним его занудные поучения. Вот жрец, а вот его учёный скворец! Ведь правда же, смешно?! (Мне отчего-то вдруг вспомнилось, как однажды Циск зимой поймал снегиря. Перед глазами сама собой отчётливо всплыла картина: растерзанная, жалкая птичья тушка – поющий в упоении охотничьего инстинкта кот – слипшиеся пёрышки и пятна крови на снегу…) - Но ты, умница, как всегда, права, - не унималась сестра, – держись за своего жреца обеими руками! Ведь, если ты ему не угодишь, он выгонит тебя – и где приклонишь ты тогда головушку свою рыжую? – Марха облизнулась. - Вот и будешь тогда по лесам скитаться - как настоящий алмаз лесной! Кто тебя приютит, кому нужна ты станешь? - поразмысли-ка, Дикая Веточка. Так изрекала она за гадостью гадость, и в глазах её горела радость! Передо мной будто приплясывал на хвосте хорёк, забравшийся в курятник... «Чужая она мне, совсем чужая!» - с тоской думала в эту минуту я. Каменный, смертный холод пошёл по моим жилам... Внутренним взором я увидела, будто обе руки мои с трудом поднимают огромный меч… Но нет, нет… остановись, душа! Мне не хочется проливать кровь!.. Ведь обратный путь из Эла невозможен… Сказать уже, что ли, на этот раз Олхудзуру, - больше сил нет терпеть это?! Нет, нет, - зачем же разрушать мир в их семье… Чтобы накануне праздника Тушоли они перессорились - из-за меня! Будто кто-то всё нашёптывал на ухо противным голоском: «Вот если б не появилась в их жизни ты, - у них бы всё шло отлично! Теперь хоть поняла, что приносишь в этот дом одни неурядицы? Биеркат доцу йо1!» Кто поможет мне? Матушка, Птица Белая… что же ты меня средь вьюг одну покинула… Непролитые слёзы жгли глаза… - Только не при ней! Не при ней… С трудом, занемевшими губами, я проговаривала слова: - Я искренне чту богов, слушаюсь наставника и считаю, что священные обеты равны воинской присяге… За спиной послышался нежданный шорох, перешедший в грохот. – Это незаметно переступившая порог комнаты Чегарди запуталась в дверной занавеске и, отбиваясь от волн окутавшей её ткани, нечаянно опрокинула т1апильг [4] и шу [5]! Кувшин опрокинулся, чашки перевернулись, сладости и ягоды с фруктами полетели на ковёр… - Ах, вот кто нарушает мой покой, - ты, растяпа, лягушка девятиногая [6]! Тебе, видно, твои сородичи клешни одолжили взамен рук? – накинулась на неё Марха, топнув ногой. - Что ты вообще здесь делала? Подслушивала небось? Шпионишь за мной, верно?! Теперь я догадываюсь, куда могло пропасть моё украшение! (Марха абсолютно несправедлива к бедняжке! Но имею ли я право голоса в замке, могу ли я позволить себе делать замечания родной дочери эл Олхудзура, будучи сама дикой веточкой, привитой к чужому дереву? Поймёт ли она меня? Поддержал ли меня бы в этой ситуации сам Олхудзур? Он и сам-то крутого нрава, слуги побаиваются рассердить его…) – Немедленно убери это! – приказала служанке Марха. Она задрала подбородок и повелительно вытянула вперёд руку с кольцами на всех пальцах... И смех, и грех. Левый же глаз исподтишка косил на меня: видала, дескать, какова я во всей славе своей?! Ох, несладко, по-моему, приходится здесь моему маленькому тараму! Чегарди стояла, не шевельнувшись, и смоляные озёра её глаз возмущённо жгли княжну. (Когда-то, прежде – мою сестру. Давным-давно…) - …И даже на ум не придёт ей извиниться!.. Что за люди пошли, - не правда ли? – подбоченясь, Марха обернулась (вроде бы за поддержкой) ко мне и с весёлой ухмылкой добавила, глядя прямо мне в глаза: - Можно подумать - её тоже воспитывали в лесу!.. Можно подумать, что все мы сейчас, как в заколдованный лес, попали в нелепый страшный сон и не знаем, как из него выбраться… - Если бы я не справлялась со своими обязанностями, и Элгур бы меня отослал… - начала я. - Кому сказала – убрать! – перебила, не слушая меня, Марха. Чегарди, как упрямый бычок, молча наклонила лоб и сопела, но не двигалась с места. - … Но до сей поры я полагала, что у меня есть семья, - безуспешно пыталась я пробиться сквозь глухую стену. Не было смысла вообще что-либо говорить. Меня попросту не слушали! Похоже, я играла на зурне среди могильников… - Ты что себе позволяешь, дерзкая дворняжка?.. – покрикивала меж тем на служанку Марха. – Что молчишь - язык проглотила? А это она… кому?.. Моей Чегарди?.. или… – а впрочем, нет уже разницы! Нечем стало дышать, и словно бы подтаяли все звуки. Полотняно-белые облака надвигались со всех сторон… Отважный чегардёнок вскинул голову, рванулся ко мне: - Сестрица, я сейчас… - Сестрица?! Это что значит?! Кто тут тебе сестрица, я спрашиваю? Ты что там себе возомнила?.. Ну-ка на место! Быстро собрала всё и вышла вон! – командовала Марха. Чегарди на миг застыла, глотнув воздуха, затем клювик её разверзся необъятной бездной - и замок Олхудзура огласил вопль гнева и печали… Вышла вон – я, не в силах терпеть творившийся на моих глазах произвол, - и на пороге столкнулась с молодым джигитом, сиявшим, как солнце чистое [7].»