Каменистые выступы, затерянные среди белых завихрений, выглядели, словно забытые пергаментные свитки, покрытые пылью времён... Пховцу вдруг пришло на память, как в детстве родственники привели его в дом хевисбери, чтобы тот обучил его грамоте. Мальчик подолгу упражнялся в письме, выводя буквы заострённой палочкой на золе, покрывавшей каменную плиту у очага... Старый Хвтисо при этом часто напевал вполголоса песню о саикио [13], ту самую, что срывалась теперь с уст Торолы: В обиталище душ мост ведёт невесомый, По нему как пройти бедняку-бедолаге? У подножия гор строй судей собрался, Чтоб дела разобрать по закону, по чести, отваге. Час настанет и твой… Всех ждёт мост – власяной. Взгляд Торолы устремился вдаль, и вот – перед ним разверзлась грань горизонта, обрамлённая заметённым снегом гребнем. Однако по мере того как он, преодолевая преграды, продвигался вперёд, новая картина расстилалась перед его глазами, сама природа претерпевала в этот миг перемены: растворяясь на тревожном фоне неба, линии гребня словно растекались. Это было странное ощущение, будто Торола приближался к некой мистической точке, а та ускользала, удаляясь в недосягаемую даль. Но секрет этого явления вскоре был разгадан: вершины гор носили на себе угрюмые тучи, чьё хмурое присутствие обволакивало небесный свод молочной дымкой. За мягким клубящимся покровом вечерних облаков исчезали яркие пятна сочных лугов и изумрудные складки хребтов. С каждой минутой тени на земле растягивались, становились всё длиннее, и тёплый луч касался последних шапок далёких гор. По мере того как солнце скрывалось за горами, начиналось незабываемое зрелище – чарующие сумерки, в которых мгновение становилось вечностью… Горы постепенно погружались в пелену ночной мглы, небо над ними всё темнело, и наконец сверкающим венцом загорелись на нём звёзды, словно на холсте, покрытом тысячами кристаллов. Тотчас ответным сигнальным пламенем полыхнули жгучие алмазы ледников, отразившись зеркальным блеском по верховьям ущелья, там, где крутые вершины становились крепостями. Это было место, где обитала сказка, там таились врата в магический мир, там находилось преддверие неприступного замка Тетри-Гиорги [14]... С трудом кони и Торола сумели покорить вершину хребта, взбираясь по извилистым тропинкам и каменистым склонам, погружённым в мглистый туман. Словно заточённый в сумеречной гробнице, Торола цепенел, не различая ничего вокруг, кроме узких стёжек под ногами... Слабо проступавшая тропа погружалась в снег, словно пытаясь следовать за спиральной траекторией осы, затерявшейся в белой пустыне... Однако вскоре и она совершенно исчезла, утонув в бездне снежного поля. Кони оказались обречены на глубокие провалы, копыта их на каждом шагу издавали глухой стук с жёстким сопротивлением. Торола на некоторое время был вынужден развьючить коней и нести на себе груз. Но даже без этой ноши животным было трудно продвигаться по крутым холмам, сверкающие валуны под ними поддавались и таяли, и следы копыт ложились на скользком склоне, как тонкие кружева, вышиваемые незримой нежной рукой... Пховец осторожно сводил Раши и Чкару по обледенелым скатам, придерживая за поводья и хвосты. На рассвете же ласковое прикосновение ветра к его лицу, окутанному мантией из плотного облака, сотворило чудо: застывший туман разлетелся, и перед Торолой открылась картина, исполненная красок и чувств. Распахиваясь по двум сторонам, словно занавес, густой белый туман уступал место сияющей панораме, купающейся в бархатных лучах восходящего солнца. В небо башни глядят, кипарис – золотой. Из гор струится там родник живой, И сердце наполняет радостью святой, И утоляет жажду, на века даря покой!