— Константин, — позвал завуч, видимо не первый раз.
— Да-да?
— Голова не болит?
Я легонько постучал по лбу.
— Не-а.
— А жара нет?
Завуч протянул руку и сам потрогал мой лоб. Я застыл. Даже сглотнуть не смог. Кивнув, Николаевич убрал руку и сказал, что вроде все в порядке. А мое сердечко дико забилось о грудную клетку, слишком это было неожиданно.
Мы вернулись в школу. Я пошел на урок литературы, а завуч по своим важным делам. Когда я зашел в класс, Царь присвистнул.
— Это тебя так Лысый за побег отделал? — спросила Ксюня, вытаращив свои и без того огромные глаза.
Я сначала хотел сказать, что он отвез меня в лес, где долго избивал, но решил этого не делать. Мало ли какие слухи пойдут, не все же понимают сарказм.
— Нет, я с забора свалился.
Царь сидел в обнимку с рюкзаком и раскатисто смеялся.
Я вспомнил прикосновение завуча и у меня загорелись уши, а грудную клетку сперло из-за недостатка воздуха. Нехорошо. Очень нехорошо.
21 октября.
Выходной день. Ненавижу.
Вышел попить воды на кухню, где сидела мама и о чем-то щебетала с подружкой по телефону. Но, к сожалению, я пришел в тот момент, когда они уже прощались. Мама дождалась, пока я сделаю глоток и спросила:
— А ты помнишь тетю Инну?
Я кивнул и уже знал, что будет дальше.
— А Дашеньку?
Я утвердительно мычу с водой во рту. Как же я ненавижу такие разговоры.
— Даша идет на золотую медаль, ты знал? Такая девочка славная. Красивая, умная, добрая такая. Может, стоит Инну с дочкой к нам пригласить? Вы бы пообщались с Дашей, может, сдружились.
Я внимательно посмотрел на маму. Она говорила с улыбкой, но по глазам вижу, она в любой момент заплачет. Или разорется. Опять. Можно подумать, что из-за меня прервется династия Романовых.
— Мама, — как можно нежнее сказал я, — Даша — девушка.
— Вот именно, девушка, — мама все так же продолжала улыбаться.
— Пойми, меня совсем не привлекают девушки.
Все. Бомба сейчас взорвется.
— Ты даже с ней не пообщался! — Мама встала из-за стола и заходила по кухне. — Она славная девочка. И это ты пойми, то, чем ты… в общем, то, что ты вбил себе в голову, противоестественно. Говорю же, нам надо поехать к хорошему специалисту.
Мама подошла ко мне и взяла лицо в свои ладони.
— Ну, соглашайся. Ради меня.
Я устал говорить, что это не болезнь. Устал говорить, что они все изводятся на пустом месте. И устал ждать, когда смогу съехать.
— Я не болен, — спокойно сказал я.
Папа вошел в кухню в тот самый момент, когда мама начала бушевать. Кричала, опрокинула стул и орала про то, что я останусь без гроша за душой, если продолжу делать так и дальше. Когда она начала кричать, что я так специально ее извожу, папа вытолкал меня из кухни. Без лишних слов.
Терпеть не могу выходные.
23 октября.
Машина тихо гудела, а папа не торопился снять блок с пассажирской двери. Я молча ждал, что же он мне скажет. Хотя, уже примерно все знал.
До уроков оставалось около пяти минут. Наконец, отец вздохнул, что значило — сейчас заговорит.
— Из-за тебя страдает мать.
Ну вот, здрасти.
— Я ей ничего не сделал.
— Ты можешь хотя бы ради нее…
— Не могу, — я начал раздражаться, — это не от меня зависит, пап.
— Знаю, знаю, — устало вздохнул он, а потом увидел, сколько времени. — Все, иди в школу. И не прогуливай.
— Ага, — сказал я на прощание и пошел.
Все то же 23 октября.
«И не прогуливай». Прогуляешь здесь, как же. Лысый кружит соколом по школе, выискивая прогульщиков. И он постоянно ошивается около моего класса. Возможно, это всего лишь совпадение, но у меня ощущение, будто он караулит меня.
Биолог подпортил мне настроение. Вызывал к доске, задал кучу дополнительных вопросов, явно пытаясь меня завалить, что у него искусно получилось. В журнале сейчас красовалась новая лебедушка, а конец четверти уже близок. Не исправлю я три лебедушки подряд, что уже стоят там. Да и биолог не позволит, слишком он на меня зол.
Потом физика. И здесь я успел провиниться. Физичка прознала про мою репутацию, поняла, что я несколько раз ее надурил, и весь урок пыталась меня на чем-нибудь поймать, чтоб выставить лебедушку или замечание накатать.
Ужасный день. А дальше русский. Я печально посмотрел на окно со снятой ручкой. Их все поснимали в целях безопасности, что очень неудобно в душные дни или, когда кто-то хочет удрать.
— Написала? — спрашивает Ксюня Лерку, светя своей тетрадью с розовыми цветочками.
Одноклассница нахмурилась и буркнула, что забыла тетрадь.
— А что это? — спросил я, как можно небрежнее. Только бы не сочинение.
— И что ты делаешь на уроках? — театрально вздохнула Ксюня. — Сочинение на тему: «Мой идеальный день».
Вот черт. ВОТ ЧЕРТ. Мне конец. Руссичка обязательно позвонит домой доложить о не сдачи сочинения, а там и остальные мои грешки всплывут. И без того дома положение щекотливое. И Царя, как назло, сегодня нет в школе.
Зазвенел звонок. И мне в голову пришла блистательная идея.
Быстрым шагом я направился на второй этаж, собирая всю свою наглость и решимость, какая у меня есть. Особенно мне не хватало наглости. Главное, вести себя непринужденно. Главное… я остановился перед кабинетом завуча и постучал, не давая себе передумать. В ответ тишина, и я сам вошел. Пусто. Школьников караулит, не иначе.
К сожалению, стол в кабинете только один, а сидеть за столом Лысого как-то совсем уже нагло. Даже стула для посетителя нет, уже куда-то уперли. Поэтому я уселся на коленях на пол, покрытый мягким ковром, и, достав черновик и ручку, быстро начал соображать.
Мой идеальный день? Какой он? Я живо представил себе выходные, но без семьи в доме. Красота. Это я и начал расписывать. Так увлекся, что даже не заметил, как вошел Николаевич.
— И чего это ты мне в ножки кланяешься? — насмешливо спросил он.
Я поднял на него взгляд. Ну он и высоченный с такого ракурса.
— Сочинение пишу, — невинно ответил я.
— В моем кабинете?
— Скажу, что вы меня задержали, поэтому на урок не смог прийти, — выложил я ему весь свой блестящий план.
Видя, что Лысый не очень-то все это одобряет, я прибавил:
— Заметьте, я не сбежал, а пришел покорно писать сочинение.
Тут завуч засмеялся и прошел к своему столу. Мой враг и союзник в одном лице. Царю расскажу, обхохочется.
— Дай посмотреть, — Лысый протянул руку к моему сочинению.
— Лучше не надо, писатель из меня так себе.
Но завуч был настойчив, а я по натуре своей слишком мягок. Я протянул ему черновой листик, завуч взял его и начал читать про себя. Затем он рассмеялся и сказал, что дети в третьем классе и то лучше пишут.
— Тогда сами и пишите, если вы такой умный, — сказал я, чувствуя, что начинаю краснеть.
— Возьму и напишу, — сказал завуч и стал что-то строчить на обратной стороне моего черновика.
Кажется, где-то рак на горе свистнул. Я во все глаза уставился на Лысого, пребывавшего в хорошем настроении. Если он сейчас напишет за меня сочинение, я… а что я сделаю-то? Буду просто стоять с красной рожей и открытым ртом.
Пока Лысый строчил, я осматривал его кабинет. Потом разглядывал свои пальцы, рукава толстовки, пару раз смахнул невидимые пылинки и изучил узор на ковре. А Николаевич все писал. Наконец-то я решился созерцать и его. Он лысый, но ему это идет. Лицо у него такое мужественное, красивое. Я точно знаю, что за ним таскаются треть девчонок в школе и страдают от неразделенной любви. Лысый посмотрел на меня, и я поспешно отвел глаза. Лишь бы не покраснеть.