На улице снова нас разделили. Второй бригадир подошёл к нам и бесцеремонно сказал:
– Э, вы, массовка, встаньте толпой. Мы сфотаем вас для отчёта.
На съёмочной площадке всегда по два, а то и три бригадира и один из них обязательно всем хамит и задирает нос, остальные – сама вежливость.
Мы сфотографировались и встали в очередь за деньгами.
А рядом ещё одна симпатичная очередь образовалась. И её тоже фотографировать собрались, а в ней людей не хватило, и бригадир-девушка с той очереди подбежала к нашим киношным и попросила их сфотографироваться с ними.
– А, это модели! – закричал Антониан. – Я видел объявление. Им в два раза больше платят!
И как-то вдруг мне сразу разонравились эти модели.
Присмотрелся к ним и узнал вдруг тёток, подходили которые и спрашивали, где магазин рыбный. И за эти вопросы им заплатили больше. Так всегда: у кого текст, тому больше платят.
Антониану заплатили, как всем. И рыбу запретили домой забрать. Шарики сказали лопнуть, а палочки от них сдать.
Я рыбу незаметно под пуховик запихнул. А шарик у меня всё-таки забрал ребёнок двухлетний, когда его мама отвернулась. Без рыбы и шарика мне сначала платить не хотели, а потом подумали, что если каждому, кто рыбу в пуховик спрятал, не платить, то и платить будет некому.
Сунули мне листок для подписи, руку пожали, и пошёл я домой с рыбой предновогодней. А рядом со мной худенькая девушка шла. Из-под пуховика у неё рыбный хвост торчал, и след за ней оставался мокрый.
А где-то вдалеке одинокий шарик, оброненный одним из наших киношных прыгал прохожим под ноги. Прыгал и прыгал, пока один злой мужик не наступил на него и не лопнул. А мог бы ребёнку отдать. Или оставить блуждать по свету. Как ту самую московскую рыбу, которой раньше никогда и не было.
8
Накануне нового года у метро огромный бутерброд раздавал листовки. Один пьяница то ли узнал его, то ли просто из великой любви к бутербродам вцепился в костюм аниматора и пытался бросить его через плечо.
Аниматор сопротивлялся, как мог, но костюм мешал вести равноценную борьбу.
А люди бежали, кто куда, и делали вид, что проблемы аниматора их не касаются. А меня касаются.
Поэтому я сказал пьянице:
– Отпусти его – он на работе.
Пьяница обернулся ко мне с шальным удивлением и спросил:
– Вы его знаете?
– Руки убери от него, – ответил я.
В моей голове возникла мысль помочь пьянице убрать руки, но что-то подсказывало мне, что дотрагиваться до чёрного от грязи пьяницы не стоит. У аниматора хотя бы огромные ненастоящие ладони. Хотя и такими ладонями я не хотел бы трогать пьяницу.
– Вы отвечаете за него?
– Человек на работе, говорю. Убери руки.
Пьяница пригляделся к моим широким плечам и ослабил хватку.
– Вы несёте за него ответственность?
– По понятиям будешь меня разводить?
Я снял шапку, и пьяница понял, почему меня берут играть оперов и бандитов. Он отпустил аниматора, сделал шаг в сторону и сказал:
– Мы ещё встретимся с тобой, колбаса. Будешь знать, как травить честных людей. Три дня на горшке!
Аниматор проводил пьяницу грустным взглядом, поблагодарил меня и продолжил раздавать листовки.
А в десять часов, естественно, вечера тридцать первого числа позвонили в дверь соседи.
Стоят, нарядные, в платьях с бусами, в пиджаках фиолетовых и некоторые, кто совсем сосед из двери направо и по имени Геннадий, в халате.
– Ты же артист? – спрашивает Геннадий. – А нам как раз нужен артист на ёлку. Для детей – не для себя. Не обессудь.
– Дед Мороз?
– Не совсем, – сказал Геннадий.
– Змей Горыныч?
– Совсем не.
– А кто? Баба Яга?
– Ты что? Какая Баба Яга. Дети не знают героев таких.
– Человек-паук?
– Состарился.
– Человек-паук-пенсионер?
– Не в этом смысле. Морально устарел.
– Кто тогда? Человек-ёж? Человек-стакан? Человек-напильник?
– Константин, – сказал Геннадий. – Не обессудь, но ты не соображаешь в современных детях. Они не такие, как мы, и тем более Пётр Иваныч.
Геннадий показал куда-то за людей в фиолетовых пиджаках. Я, как ни приглядывался, никого не увидел, пока, расталкивая пиджаки из-за них не появился мужичок ростом с огнетушитель, с лысой макушкой в окружёнии седых прядей, в огромном дутом пуховике, брюках со стрелками и в рабочих сапогах.
– Подтверждаю, – сказал Пётр Иванович. – Мы категорически были другими. Мы книги читали, старушек через дорогу переводили, а я вообще такие вещи паял вот этими руками.
Пётр Иванович потряс огромными кулаками.
– Вы знаете, – сказал я, – новый год скоро. Пойду салаты резать и готовиться к обжорству и новогоднему поздравлению. Звёзды всякие петь скоро будут, а я тут с вами о современных детях говорю.