– Гло-бус! Гло-бус!
И мы так бодро скакали и шли к подъезду, что я бы стал дедом морозом, а Пётр Иванович – глобусом, если бы какой-то крупный мужчина в пижаме и тапочках с бутылкой шампанского в руке не перегородил нам путь.
– Гена, куда? – пьяным басом спросил он.
Геннадий как-то сразу сложился пополам, чуть не наступая на бороду, и заблеял:
– Венеамин Алексеевич, не обессудьте: мы как лучше хотели. Глобус для детишек…
– Зачем глобус? – спросил Венеамин Алексеевич. – Ты же сам сказал: на коняжке Арсюшу покатаешь.
– На коняжке?! – закричал я.
– Покатаешь! – подхватил Пётр Иванович.
– За деньги, – продолжая кланяться Венеамину Алексеевичу, сказал Геннадий и схватил меня за ногу, потому что я направился к подъезду и готов был разбить стекло, лишь бы войти в него. – За отдельные деньги. Кроме тех, что сдавали.
– Да то, что сдали, я уже забыл, – Венеамин Алексеевич отхлебнул шампанского из горла. – Сколько?
– Пятьдесят, – подал голос Пётр Иванович.
– Тысяч? – спросил Геннадий и даже отпустил мою ногу, и я с размаху врезался в огромный живот Венеамина Алексеевича.
Он убрал от себя голову коня, приподнял меня и поставил на землю.
– Долларов? – спросил он.
– Каждому! – воскликнул Пётр Иванович.
Венеамин Алексеевич залез в карман пижамы, достал из неё толстое портмоне, открыл его и сказал:
– Давайте по сто тысяч, но рублей.
– Ну не знаю, – сказал я. – Никого я катать не собираюсь.
– Ребёночка маленького, – сказал Венеамин Алексеевич. – Четыре годика.
– Я покатаю, – сказал Пётр Иванович. – Мне на плечи посадите, и поедем.
– Сто тысяч, – тихо сказал Геннадий. – Не обессудь, Константин, соглашайся.
И я подумал, что сто тысяч – это большие деньги. К тому же, везти буду не я, а Пётр Иванович, так что мне останется только изображать коня. Ржать, может быть, или что там кони делают, когда возят детей. Тем более, четырёхлетних. И если катать быстро, то можно улизнуть с мероприятия раньше, чем на коня полезут пиджаки. И сто тысяч – это три с лишним раза можно заплатить за съём квартиры. И ребёнок всё-таки трезвый. И лёгкий. И такие деньги.
А когда мы с Петром Ивановичем увидели ребёнка, сына Венеамина Алексеевича, мы поняли, за что нам платят.
Хотя Арсюше и было всего четыре годика, весил он как самый настоящий слоник-жиртрест. Из тех, которым каждый год покупают новое кресло, потому что из старого выросли.
Венеамин Алексеевич отхлебнул из бутылки шампанского и протянул её сыну.
– Арсюша, для храбрости.
– Арсюша итак храбрый, – возразил я. – Да, Арсюша?
Ребёнок-слон поправил ремень на огромном животе и протянул варежки к бутылке.
– Детям пить нельзя, – снова возразил я и подумал, что сто тысяч – недостаточная сумма для провоза слоников.
– Да ему почти семь лет. Какой он ребёнок? Я в его возрасте курил и матерился. Кстати, закуришь? – спросил у сына Венеамин Алексеевич и полез в карман халата за сигаретами.
– Вы сказали: ему четыре года.
– Где четыре, там и семь.
– А где семь, там и десять?
– Десять – уже совершеннолетие.
Арсюша взял варежками бутылку с шампанским и наклонил её к себе.
– Пётр Иванович, – спросил я, – а вы уверены, что хотите катать Арсюшу?
– Уверен, – ответил Пётр Иванович. – Мне такие деньги, как за катание на лошади, за полгода работы дворником платят. Потерплю как-нибудь. И не такое в жизни терпеть приходилось.
– А я бы, пожалуй, не стал терпеть. Здоровье не купишь.
– И не продашь.
– И не заработаешь. А радикулит заработать можно.
В последний момент Венеамин Алексеевич забрал бутылку у ребёнка и отхлебнул из неё.
– Шучу, – сказал он. – Арсюша маленький ещё шампанское пить. Только водку.
Венеамин Алексеевич засмеялся, вставил в губы сигарету, поджёг её и выдохнул дым в лица аниматоров. И я уже готов был броситься на Венеамина Алексеевича, но неожиданно он отсчитал пятирублёвыми купюрами и дал каждому по пачке денег: мне, Петру Ивановичу и Геннадию. И единственное, что пришло мне в голову, это спросить:
– А ему за что?
– Так каждому, – ответил Венеамин Алексеевич.
– Каждому, – благодарно повторил Пётр Иванович.
Геннадий с трудом поднял Арсюшу.
– Дорогие кони, не обессудьте: принимайте всадника.
Он посадил Арсюшу на плечи Петра Ивановича. Дворник покачнулся, едва устоял на ногах, присел, поднялся, и мы пошли.
С каждым шагом деньги становились мне роднее и я думал о том, что пять минут позора – и ты инженер. Всего каких-то пять бесконечных минут.
Первый круг вокруг ёлки мы проехали почти спокойно, на втором круге Арсюша решил пришпоривать коня ногами, а на третьем перекинул через шею коня пояс от пальто и стал меня душить.