Нет. Уж лучше так, на Дороге. По крайней мере иллюзию свободы я здесь имею.
Я задрал голову вверх, скользнул взглядом по серовато-коричневому стволу дерева, на нем кое-где проступили янтарные капли смолы… Запутался в сплетении веток, цветов. Интересно, яблоко из этого сада?
Яблоко было вкусным, чуть-чуть отдавало грушей: гибрид, наверное…
Вот и ты гибрид, Алексей Павлович. Может, с виду такой же человек, как и остальные, но что-то же в тебе отличается от других, если ты можешь проводить груженые автопоезда в иные миры, а другие люди — нет. Чем же ты таким отличаешься, мутант доморощенный?
— Ты к кому обращаешься?
Я подавился яблоком.
Илона. И кажется, последнюю фразу я сказал вслух.
— Встань и нагнись вперед, — она потянула меня за руку, постучала по спине, когда встал.
— Ты всегда так подкрадываешься?! — Кажется, я разозлился.
— А ты всегда такой пугливый? — Ее темно-зеленые глаза смеялись. — Я тебя по всему дому искала. Крус сказал, ты в сад пошел. Я и принесла тебе коврик — ходить-то тебе много еще нельзя, а подстилки никакой ты не догадался попросить.
— У меня куртка есть.
— Что такое куртка? — Илона разложила на траве коврики веселенькой расцветки. — Еще радикулит заработаешь или воспаление легких. Земля еще сырая и холодная, теплые дни недавно стоят.
— Ага, поэтому ты взяла два коврика.
— Ну, — кажется, она немного смутилась, — я думала, у тебя вопросов много, поболтать хотела. Кстати, папа тебя тоже вроде искал.
— И ты решила принести мне коврик. И себе.
Похоже, я все-таки невыносим. И как меня терпят люди?
— Если не хочешь, можешь отправляться в дом. Там папа тебе хочет какое-то задание дать. Чтобы не маялся от безделья. Возможно, помочь Стефану гараж прибрать. Остальные работники как раз на праздник разъехались…
Ее глаза смеялись еще больше. Прямо сыпали лукавыми искорками.
— Что-то я тебе не верю.
— Твое дело, — Илона грациозно опустилась на коврик, скрестила ноги в серых джинсах. Очень даже неплохие ноги, должен вам сказать.
— Можешь отправляться пахать в гараж. А я предпочитаю не попадаться на глаза моему милому тирану папочке. Ну?
Я хмуро плюхнулся на коврик, лежащий рядом.
— И о чем ты хочешь со мной поболтать?
— О многом, — она прищурилась, сорвала травинку, сунула в рот. — Как там, на Земле? Кем ты там был, как жил, есть ли у тебя девушка…
— Подожди, это ты мне вопросы задаешь! И при чем моя личная жизнь? Я же не спрашиваю тебя о твоем Жане!
Илона подняла бровь.
— Брось, какой он мой! Да и что о нем говорить, и так все видно: избалованный ребенок тридцати двух лет, страдающий снобизмом. Стоит небось сейчас перед зеркалом и отрабатывает аристократические жесты. А какой он граф? Отец его титул поставками оружия заработал, а раньше в каком-то захолустном мирке интендантом служил да умудрился продать столько со складов, что и за один процент расстреляли бы, если б не унес вовремя ноги. А теперь смотри: фу-ты ну-ты, аристократ, входит в городской совет Столицы…
Ага, так Жан еще и граф!
— Ну, я не знаю, что такое Столица, но кандидатура смазливого графа с хорошим доходом и связями, по-моему, весьма заманчива…
Илона нахмурилась.
— Ты тоже все деньгами измеряешь?
— Жизнь делает нас весьма циничными. Мне, например, их всегда не хватало.
— Для чего?
— Для свободы. Для независимости.
— Независимость деньгами не измеряют, — Илона пристально смотрела мне в глаза, заставляя — ну да! — смущаться.
— Ага, а свобода, это скорее — состояние души… Брось, Илона, ты же знаешь, что человеку практически невозможно быть свободным. Все равно какие-то условности и обстоятельства, привязанности будут оказывать на него влияние, формировать выбор, способы действия…
— Но право делать выбор — это и есть свобода.
— А если я не хочу его делать? Не хочу выбирать из того, что мне предлагают? Даже если я выберу, это не будет моей доброй волей, но безвыходностью. Где же тут свобода?
— Тогда ты должен выбрать мир, где сможешь делать выбор, который не будет разрушать твою личность.