Я лениво передвинулся в уже не по-весеннему пушистую тень прибольничного деревца и махнул рукой Саньку, поморщившись от тупой боли в заживающей спине:
— Какая Аликс? Ей до Илоны как до Киева рачки! Она же компьютерный персонаж! Объемная бездушная цифровая имитация. Жалкое подобие живой девушки…
Санек ошарашенно-оскорбленно уставился на меня, стараясь подавить, размазать взглядом о больничную стену кощуна, посягнувшего на святое.
— Чего таращишься? — спросил я у него. — Иди, виртуальный мир ждет!
Скорчив горестную гримасу, Санек, тем не менее, поспешно удалился в комнату, пока я не передумал, причем полез прямо через окно. Эх, медперсонал его не видел! Такую бы головомойку устроили…
Я придвинул к себе тарелку с какими-то сдобными пирожками и ватрушками: произведениями кухарки пана Стаха. Она настойчиво снабжала меня ими, а я, не в силах справиться с таким объемом еды, передавал большую часть медперсоналу, весьма обрадованному внеплановой кормежкой. Большую-то часть медиков здесь составляли мужики.
Странно, но после всех событий, после того как меня привезли в больницу, переправив из морозного и ветреного… ну как его там… Илона почти не появлялась возле меня. Она выслушала мои высказывания по поводу срочной доставки карточного долга, когда я отошел от трехдневной спячки, в которой меня держали врачи, и смог адекватно разговаривать, и исчезла. С тех пор я ее больше не видел. Возможно, допускал я, ей было неудобно за ту роль, что она сыграла, нанимая меня для доставки денег на этот… блин, всегда забываю это название…
И хоть Санек убеждал меня, что Илоне неприятен факт того, что ее курьер вломился на антигравитационном мотоцикле прямо в главный зал таверны, и от этого выводя ее долгое непоявление в больнице, но я не мог с этим согласиться, предпочитая думать о девушке только хорошее. Тем более что Данилыч поведал мне о том, что Илона просидела все три дня моего беспамятства в больничке возле моей кровати, хоть ее и гнали врачи домой. Этот факт наводил меня на некоторые размышления, но я не спешил делать скоропалительных выводов. Скорее всего, Санек просто ревновал меня к ней, завидуя нашему совместному времяпровождению, хоть и проводили мы время отнюдь не в развлечениях, учитывая уколы, которыми она пичкала меня у себя дома. Но на Санька я не обижался: что с балабола взять! Тем более что Илону ревновало действительно немало молодых остолопов, устраивавших даже дуэли из-за ее взгляда. Не знаю, если бы я в этом городке вырос, то, возможно, был таким же, как они… Но я прошел совсем другой жизненный путь и отвечал не за одного себя, и жил, соответственно, не для одного себя тоже.
Я посмотрел на лежащую рядом Библию, принесенную мне Данилычем в больничную палату, взял в руки, раскрыл.
— Знаешь, — сказал мне тогда Данилыч, — на Дороге, как и на войне, люди редко остаются атеистами. Как, впрочем, — добавил он, ухмыльнувшись, — и в падающем самолете тоже. И если она принесет тебе нужный тебе покой — а я знаю, что в последнее время нервы тебе порядочно потрепало, — то я буду рад, что принес именно Библию, а не бутылку коньяка.
Я улыбнулся, вспомнив, как накинулась на Данилыча единственная в этой больничке медсестра, предупреждая, что если она только увидит какой-то намек на спиртное, то Данилыч может вообще забыть в больницу дорогу… улыбаясь, покачал головой и раскрыл Библию на книге Бытия, побродил взглядом по страницам… Глаза остановились на строчках:
«Человек тот смотрел на нее с изумлением в молчании, желая уразуметь, благословил ли Господь путь его или нет».