Рыжик поплелся за ним, однако на полпути сел под большой акацией, на том самом месте, где только что чествовали его победу. Он смотрел на окна класса, и ему было тошно. Всю учительскую премудрость вдруг словно окутала густая мгла.
Господи Боже, чего ради учить, что как пишется, что на что делится и кучу прочих головоломных вещей, раз все эти знания не помогут одержать верх над каким-нибудь ехидным наглецом вроде Леона Жара.
Стоит ли прилежно заниматься, постигать науки, чтобы видеть, как низменная логика глумится над поруганной истиной, и не иметь возможности вступиться за нее.
Рыжик встал и с тяжелым сердцем, еле волоча ноги, дошел до двери класса. Учитель встретил его сурово:
— Вы просились выйти, чтобы отдохнуть под деревом, Пьер Шоде?
Рыжик сел на свое место, даже не попытавшись, как делается в таких случаях, отговориться головной болью. Учителя его молчание разозлило еще больше, и он со зловещей иронией в голосе обратился к классу:
— Месье Шоде, видимо, надеялся, что долгое отсутствие избавит его от необходимости изложить, что лично он думает по поводу отступления из России…
Мальчики с готовностью захихикали, громче всех — верзила Жар. Рыжик застыл, сложив руки на столе, и с полным презрением принял враждебный взрыв раболепного веселья. Он только побледнел от обиды и гнева. Так что рассыпанные по его молочной коже веснушки проступили еще ярче.
— Итак, — продолжал учитель, — вернемся к отступлению из России. Я слушаю вас, Пьер Шоде. Встаньте.
Рыжик встал и, не глядя на учителя, начал отвечать:
— Наполеон вошел в Москву четырнадцатого сентября тысяча восемьсот двенадцатого года…
Он рассказал о пожаре, казаках, переправе через Березину, героических саперах, о снежной зиме, отмороженных ногах и конском мясе — не упустил ничего. Но пробубнил все это уныло и монотонно. Обычно учитель хвалил его за выразительную речь. Сегодня же он говорил глухим голосом, казался понурым и тоскливо смотрел в окно на большую акацию.
— Солдаты смешались с офицерами, вышли из повиновения. Но были такие военачальники, как маршал Виктор и маршал Ней…
Рыжик осекся на полуфразе. Лицо его порозовело. Он расправил плечи и посмотрел на учителя.
— Да, был маршал Ней. Вместо того чтобы бежать, он взял в руки ружье и храбро бился. Наполеон вообще называл его храбрейшим из храбрых. Он участвовал еще в революционных войнах. Маршал Ней родился в Саарлуисе, он был рыжий…
Рыжик повернулся к классу и громко повторил:
— Он был рыжий.
Мальчишки пихали друг друга локтями и прыскали, сам учитель еле сдерживал улыбку.
А Рыжик гордо откинул назад свою огненную копну, как будто перед ним был полк казаков, и, глядя в глаза верзиле Жару, отчеканил:
— Он был рыжий и писал выше всех в целой армии.
Знать
К восьми утра человек шестьдесят мужчин и женщин собрались во дворе компании «Пари-Синема». Режиссер подрядил их накануне, за 25 франков на брата, для участия в псевдоисторическом фильме. В основном это были бедно одетые, иногда даже немытые люди, неуверенные в завтрашнем дне, — за исключением четырех или пяти женщин среднего достатка, которых свела с ума головокружительная карьера американских кинозвезд. Люди разбились на группы совершенно случайно. Они лениво переговаривались друг с другом, перескакивая с пятого на десятое, просто чтобы убить время. Те, кто уже «снимались», благосклонно и немного снисходительно рассказывали новичкам о плюсах и минусах профессии.
Николе стоял чуть в стороне, прислонясь к решетчатым воротам при входе на съемочную площадку, и в замешательстве разглядывал сотоварищей. Двадцатипятилетний парень, тихий и хорошо одетый, он отличался приятной наружностью, а в кармане его хрустели десять франков. Месяцем ранее он работал в кредитном банке, откуда его уволили за недостаточное прилежание. В «Пари-Синема» он оказался впервые.
Увидев, что молодой человек стоит один, худой мужчина неопределенного возраста и чуть ли не в лохмотьях подошел к нему:
— Сигаретки не найдется?
Николе порылся в карманах, вынул сломанную сигарету и с извинениями протянул собеседнику.
— Ничего, — сказал неопрятно одетый незнакомец. — Сойдет. Меня зовут Трюм.
Николе тоже представился и не особенно дружелюбно прибавил:
— Народищу-то!
— Да уж, это точно, — согласился Трюм. — И между нами говоря, общество не первый сорт… Но вы-то, вы кажется, из этой, как ее… приличной семьи. Когда закончилась война, я тоже купил себе костюм, он мне долго прослужил. Вы не знаете, который час?