Мартен просыпался ни свет ни заря, вскакивал, не теряя ни минуты, живо одевался и выходил на улицу. Ему казалось, что он уснул не третьего дня, а накануне, и сердце его сжималось при мысли о пропущенных сутках. В такой ранний час все магазины и киоски были еще закрыты, поэтому Мартену приходилось бежать до ближайшей станции метро, чтобы купить газету и составить себе хоть какое-то представление о прошедшем без него дне. Он вслушивался в разговоры прохожих и гадал, что делалось на свете, пока его там не было. Постоянно мелькавшее слово «вчера» разжигало в нем любопытство, зависть и досаду. То был самый неприятный момент за весь день, порой Мартена захлестывало отчаяние. Жить вот так, одним сегодня, без завтра и вчера — это ли не изощренная пытка! Раздобыв газету, он забивался с нею в уголок кафе и прочитывал за завтраком. Первым делом бегло просматривал заголовки, потом дотошно изучал каждую страницу. У стойки утренние посетители пили кофе перед работой и громко обсуждали, какая погода была вчера утром и какая вечером. Мартен жадно вслушивался в их слова и старался потеснить собственные, позавчерашние воспоминания, чтобы освободить место для событий, о которых писали в газете.
Потом он смотрел на часы, и его начинало томить уже другое — мысль о том, что его время утекает. За чтением вчерашних новостей оно проносилось с ошеломительной быстротой. Мартен расплачивался за кофе и спешил на прогулку по неизменным маршрутам. Центр Парижа не привлекал его — в тамошнем пестром разнообразии не уследить за бегом минут. Нет, ему больше нравилось бродить в таких местах, как квартал Шапель. Улица Рике выводила к унылым пейзажам: сплошь рельсы, газгольдеры и товарные склады — застывшая бесконечность. В лучшие дни он упивался ощущением того, что время тут, на этих железных равнинах, течет медленно-медленно, как нигде больше на всем земном шаре. Однако порой нечаянно заглядывался на маневренный паровоз, или на клубы дыма, или на изгиб рельсов. А когда вдруг спохватывался, оказывалось, что незаметно прошел целый час. Мартен ужасался, шел дальше, но стрелки теперь так и плясали по циферблату, и тогда он прибегал к уловкам собственного изобретения. Например, притворялся, будто ему нужно на поезд, и приходил на вокзал за час до отправления, надеясь, что время ожидания покажется ему очень-очень долгим. Но в конце концов от частого употребления эта хитрость перестала действовать. Не удавалось обмануть себя и ездой на пригородных трамваях, даже под моросящим дождем. Стрелки вращались все быстрее, и все усилия остановить бег времени только ускоряли его. Мартен пробовал сидеть полдня дома и ни о чем не думать, созерцая рисунок на обоях. Тщетно — мысли принимались витать сами собой, воображение оживляло стены и превращало их в киноэкран.
Только в полдень настроение Мартена менялось к лучшему. Он покупал что-нибудь съестное у рыночных торговцев на улице Лепик и готовил обед на спиртовке у себя в комнате. Нагуляв за утро аппетит, с удовольствием жевал бифштекс или салат, и тоска его рассеивалась. «Жить через день, — размышлял он, — может, не так уж здорово, но все-таки лучше, чем совсем не жить. Лучше, чем умереть или не родиться. Как подумаешь о тех, кому не посчастливилось появиться на свет и пожить хотя бы день, или полдня, или хоть четвертинку, так поймешь, что тебе грех жаловаться».