— Мне надо уйти, — вдруг сказал отец. — Через час, если мама не вернется, покорми сестру из бутылочки. Только смотри, чтоб было не горячо.
Когда отец вышел, Гюстав, коривший себя за страшный проступок, вздохнул с облегчением. Чувство вины не стало меньше, однако на время отступило. Он с удовольствием вспомнил о том, что его и Мажореля связывают вечные узы дружбы, и пожалел, что завтра четверг, в школу идти не надо и весь день он проведет без своего нового друга. Даже возвращение матери хоть и оживило его угрызения совести, но не так сильно, как он боялся, и вечер до самого ужина протекал тихо и мирно.
Тревога снова завладела им, когда вернулся отец и принес дурные известия. Ужинали на кухне. Отец с уставшим видом сел за стол и коротко сообщил:
— Я встречался с Брюшаром. Ничего не вышло.
Он говорил спокойным, даже безразличным тоном с едва уловимыми нотками иронии, словно все его усилия найти работу были заведомо напрасны и предпринимались только для того, чтобы задобрить злой рок. Мать застыла на месте, нахмурив лоб и вперив взгляд в крышку от супницы, которую она минуту назад поставила на стол. Гюстав не впервые переживал этот драматический момент и никогда не мог относиться к нему безучастно. В этот раз он почувствовал себя виновным в крахе. Он расплакался, и признание, на которое он никак не мог решиться, вдруг вырвалось само собой:
— Я ска-зал Маж-жо-р-релю, что па-па в пле-н-ну.
Губы его кривились, слова прерывались рыданиями. Все же ему удалось произнести более разборчиво:
— Только что, после уроков, я сказал ребятам, что ты находишься в плену.
— Что за странная мысль, — проговорил отец. — А зачем ты это сказал?
Гюстав сквозь слезы посмотрел на родителей: как ни удивительно, но их лица не выражали ни ужаса, ни отчаяния, а одно только любопытство. Немного успокоившись, он смог ответить на вопрос отца. По мере того как он рассказывал, что побудило его солгать Мажорелю, лица родителей все больше светлели, а он испытывал неловкость. Рассказанная вслух, вся эта история теряла зловещий смысл, теперь Гюстав и сам видел, что в ней нет ничего трагического.
— И это все? — спросил отец, когда он закончил.
Гюстав не нашелся, что ответить. Ему опять захотелось плакать. Родители смотрели на него и дурашливо хихикали, так что Гюставу даже стало обидно за них.
— Ну конечно, — сказала мать, — ты не должен был говорить друзьям то, чего не было. Обманывать всегда нехорошо. Но право же, не стоит так переживать. Это всего лишь маленький обман, который никому не причинил вреда. Так что не думай об этом и ешь суп. А то остынет.
За ужином Гюстав сидел с отсутствующим видом и не участвовал в разговоре. Рассказ матери о злоключениях у бакалейщика и торговца требухой явно оставил его равнодушным. Мать заметала, что он ведет себя не так, как обычно, и отправила его в кровать, как только он проглотил последнюю ложку.
— Иди спать, иди. Сегодня ты совсем не в себе, бедный мой мальчик.
На следующий день, в четверг, Гюстав проснулся вполне бодрым, и весь день на душе у него было легко. Он увлеченно играл с другими ребятами с улицы Николе. Дома, по наблюдению родителей, он был веселым и беззаботным, как никогда. За обедом и за ужином никак не мог наесться и несколько раз попросил еще хлеба. Причем сначала покраснел от смущения за свою нескромную настырность, а потом тянулся за куском, как ни в чем не бывало, и сам не понимал, что нарушает некий запрет.