— Понюхай, — вытаскивал он новую колоду карт, все нюхали по кругу и подлавливались. Карты новые, мы шли мыть руки. Было по-разному: иногда спешили, только руки под струю сунешь — и вытирать, чтоб сесть побыстрее, а бывало, что умываешься не спеша, и к лицу приложишь пару пригоршней с водой. Играть, конечно, побыстрей тянет, но терпения хватает. Иногда Пас приносил несколько пачек папирос — пять или шесть:
— На всю ночь хватит, — и снова покупал нас. Мы садились, и Пас прятал одну пачку.
— Зачем прячешь? — спрашивал Шут.
— Эту пачку трогать нельзя. Я ее должен. Хорошо еще, когда он бывал должен всего одну пачку. Правда, под утро, когда папиросы кончались, Пас открывал запретную пачку и закуривал.
— Дай, — тянулись к нему с трех сторон.
— Не дам. Теперь главное было выждать. Когда он выкуривал три-четыре папиросы, тогда тоже угощал. Только получше попросить надо:
— Ты что, вурдалак? Давай одну. Чем лучше попросишь, тем щедрее Пас будет угощать. А если плохо просить, то можно без ничего остаться.
— Угости.
— А что я отдавать буду?
— Три штуки будешь отдавать, что ли?
— Да.
— Утром купишь пачку и отдашь, — говорил Потап.
У Потапа были иногда какие-то просветления. Иногда под утро к нам заходил кто-нибудь и требовал у Паса пачку папирос.
— Осталось полпачки, — говорил он резко.
— Давай хоть половину.
— Отдаю, и не должен.
— Ладно. Когда счастливчик уходил, у Паса оказывалось еще несколько папирос. Он их припрятать успевал. Мы курили с наслаждением. Иногда вместо пачки Пас отдавал всего несколько папирос. Но нам все же оставлял хоть одну в потайном кармане. Однажды она у него высыпалась — даже Шут расстроился.
Но со временем мы придумали «козью ножку». Ее изобрел Шут. Открыл заново. «Козья ножка» из окурков. С тех пор мы никогда не оставались без никотина. Мы делали ножки из своих окурков, но их не хватало. Пас дополнил открытие:
— Лестничная площадка, — осенило его.
Там окурки все были как на подбор, не то, что у нас. Шут стал специалистом по скручиванию. Первое время «козьи ножки» получались чересчур крепкими. Но он быстро освоил ремесло: скручивал ножки почти мгновенно, как на мануфактуре. А когда было настроение, то он накручивал целую горку. Бери, сколько хочешь. Шут ничего не припрятывал. Каждый брал по «папироске», и праздник продолжался. Светало.
Вечером к нам пришел вакуумщик. У него было много денег, потому что он вел правильный образ жизни. Он с нами никогда не играл. Он был серьезный на вид, больше о нем мы ничего не знали. Было заметно, что проигрывать он не собирается. В это время у нас у всех не было денег. У меня и у Шута ничего не было. Только по приличному виду Потапа мы догадывались, что у него найдется чем расплатиться в случае неудачи. У Потапа была новая рубашка, и она вселяла в нас уверенность. Но, как выяснилось потом, Потап тоже был без денег. А его уверенность исходила из голодного желудка. Но, чтобы не соврать, все проходило по правилам. У Потапа были знакомые, которые ему могли занять в случае чего.
Мы настроились на игру, как никогда. И серьезный вид вакуумщика, так мы его окрестили — он в лаборатории вакуума работал, — и Потап, собранный больше обычного, и небольшой голод — все сбилось в кучу. Мы чувствовали себя прекрасно — бодро, как волки в стае. Голод потихоньку увеличивался. Мы сели. Карты, кажется, были новые. И нам везло. Нам страшно везло. Так нам больше никогда не везло. Вакуумщик играл без одной, без двух или без трех, а на распасе, когда не надо брать взяток, все — к нему. Это был рок. И звезды не светили. У него были какие-то хорошие сигареты, и он нас угощал всю ночь. Он проигрывал крупно. Сигарет у него было много, потому что они не кончились. Мы ими угощались реже, чем папиросами Паса в подобных случаях, чужой человек, но к утру две горки окурков были приличной высоты. Хорошо ли, плохо ли играл вакуумщик, мы так и не поняли. Но проигрывал он безбожно. Мы подумали, что у него не хватит денег, чтобы рассчитаться… Но у него хватило. Даже с запасом. Он вынул бумажник, громадный бумажник, раскрыл его и вытянул оттуда пачку десяток. Мы поняли, что денег у него хватит. Это было уже после всего, когда он собирался уходить.
Игра ему не шла. Тогда и случился расклад семь-нуль, и мы убили его туза. У Потапа было семь без туза и его ход. Вакуумщик играл девять, и у него убили туза. После этого и пошло. После этого он играл чересчур осторожно, у него уходило много сил. Он делал все правильно, но проигрывал, и было видно, что ему не отыграться.
Он рассчитывался десятками, «червонцами» — говорил Шут, и нам было жалко, что он так много проиграл. Он был такой спокойный и угощал нас сигаретами. Мы хотели, чтоб он отыгрался.