Исламские ученые, более близкие нам как в историческом, так и в географическом плане, задумывались о соотношении между одушевленным и неодушевленным мирами, взаимодействии различных форм жизни друг с другом и связи между людьми и животными. В первой половине IX в. труды Аристотеля перевели на арабский язык, а в X в. по поводу того, что сегодня мы называем наукой, разгорелись жаркие споры среди ученых Испании, которая тогда была частью исламского мира. В IX в. аль-Джахиз (776–868) писал в своей «Книге о животных» («Китаб аль-Хаяван»):
Словом, все животные не могут существовать без пищи, и хищное животное тоже является добычей для кого-то еще. Каждое слабое животное пожирает тех, кто слабее его. Сильных животных пожирают те животные, которые сильнее их. В этом плане люди не отличаются от животных в отношении друг к другу, хотя они и не доходят до тех же крайностей. В общем, Бог назначил некоторым людям быть причиной жизни для других и, соответственно, Он постановил последним быть причиной смерти для первых{3}.
Некоторые из этих ученых начинали догадываться, что Земля и жизнь на ней существуют уже на протяжении очень долгого времени. Персидский мыслитель Ибн Сина (Авиценна, ок. 980–1037) писал:
Горы могут возникать по двум причинам. Они образуются либо вследствие поднятия земной коры, которое может происходить при мощном землетрясении, либо вследствие действия воды, которая, прокладывая себе новые пути, размывает долины, при этом слои породы бывают разных видов: одни мягкие, другие твердые. Ветра и воды разрушают первые, но вторые остаются нетронутыми. Большинство возвышенностей на Земле имеют второе происхождение. Чтобы свершились все подобные изменения, требуется очень долгое время, в течение которого сами горы могут немного уменьшаться в размерах{4}.
В XIII в. персидский ученый Насреддин Туси (1201–1274) размышлял о способе приспособления организмов к окружающей среде, используя выражения, которые некоторые трактовали как изложение теории эволюции; однако это скорее является принятием желаемого за действительное. В своей книге «Насирова этика» («Ахлаги Насири») Туси затронул множество биологических тем и описал свой вариант «лестницы жизни». Его рассуждения относительно происхождении жизни перекликаются с выводами Лукреция: история началась с хаоса, после которого все упорядочилось и возникла жизнь, причем некоторые формы жизни преуспели, а другие нет. Вот отрывок, который будоражит людей, ищущих ранние признаки эволюционного мышления:
Организмы, способные быстрее обретать новые свойства, более разнообразны. Вследствие этого они получают преимущества перед другими существами… Тела изменяются в результате внутренних и внешних воздействий.
При этом совсем непонятно, имеет ли Туси в виду то, что эти изменения происходят при смене поколений, или то, что каждая живая особь изменяет свое тело в ответ на вызовы окружающей среды, — эту идею, которая сегодня называется «ламаркизм», мы рассмотрим в главе 4.
Такая же неопределенность присутствует в текстах других исламских мыслителей. В 1377 г. в трактате «Введение» («Мукаддима») Ибн Хальдун (1332–1406) писал:
Животный мир затем расширился, и видам его не было числа, и постепенный процесс творения наконец привел к появлению человека, который мог думать и размышлять. Высшая стадия человека была достигнута из мира обезьян, в которых есть сметливость и способность к пониманию, но которые не достигли стадии настоящего мышления и разумности. Отсюда начинается первая ступень человека. Это все, что нам позволяют видеть наши [физические] наблюдения.
Неясно, говорил ли Ибн Хальдун о том, что человек развился из обезьяны, или просто помещал эти виды на «лестницу творения», но он также упоминает «превращение некоторых существующих вещей в другие».
Этого достаточно, чтобы продемонстрировать, что задолго до Дарвина и далеко за пределами Западной Европы были люди, которые серьезно задумывались о месте человека в природе и о взаимосвязи живых существ друг с другом. Однако дело в том, что в современном виде наше понимание эволюции формировалось в христианском обществе Западной Европы, где сложившаяся религиозная среда определенно не способствовала развитию этого понимания. Но даже в контексте христианской традиции все могло бы сложиться иначе, если бы Церковь уделила больше внимания идеям некоторых ранних христианских мыслителей.