В соответствии е этим заповедь любви к ближним сводится преимущественно к тому, что если мы хотим соединиться с богом и тем самым сделаться сопричастными к истине и вечной жизни, то мы должны уверовать «во имя сына его, Иисуса Христа», в его любовь к братьям и должны любить друг друга так, как Христос любил своих учеников (I Иоан. 3, 23; Иоан. 3, 36). Поэтому Иоаннов Христос молит «не о всем мире», но только о верующих в него, дабы он «прославился» в них (Иоан. 17, 9, 20 и сл.). Однако, любовь, которая распространяется только на единоверцев и единоплеменников, и которая к инаковерующим относится с явным недружелюбием (2 Иоан. 10 и сл.), с этической точки зрения едва ли возвышается над поведением первобытного человека, питающего чувство долга только по отношению к своим кровным родственникам, представителей же чужого рода рассматривающего как своих естественных врагов и считающего, что с ними его ничто не связывает. Здесь можно было бы также возбудить вопрос, многие ли отдают себе отчет в том, что нечто подобное содержится в Иоанновых писаниях. Во всяком случае, приведенный взгляд показывает, в какой ничтожной мере удалось этой Иоанновой «религии любви» подняться над узкой моралью бесчувственного ханжества, как далек ее чисто отвлеченный бог от идеала последнего и насколько даже такой спекулятивный ум, как автор Иоанновых писаний, отстал в этическом отношении от человеколюбивого и космополитического мировоззрения стоической философии и просвещенного иудейства рассеяния. Ибо нельзя же говорить о почитании «бога в духе и истине», когда его любовь к ближнему ставится в зависимость от веры последнего в Христа, и еще меньше оснований называть «любовью» бога, который проводит столь резкое различие между детьми божиими и детьми дьявола и настойчиво требует безжалостного отношения к другим людям. «Антагонизм между иудеями и язычниками, вызванный иудеями, антагонизм между греками и варварами, вызванный греками, анатагонизм между представителями культурной белой расы и дикарями, вызываемый современными европейскими колонистами, кажется гуманным по сравнению с обособлением детей божиих от детей дьявола, ибо у первых контраст относителен, у последних же он абсолютен (как между живыми и мертвыми). Там антагонизм зиждется, по крайней мере, на реальных условиях, значение которых только преувеличивается; дуализм же Иоанна, будучи фантастическим плодом религиозного высокомерия, висит в воздухе. Жестокая ненависть ко всем тем, кто отвергает христианство, аннулирует ценность Иоанновой любви к единомышленникам». Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе, засыхает, и ее бросают в огонь, так и те, кто не пребывает во христе, не будут приносить плодов и будут извергнуты вон (15, 4 и сл.). Поневоле приходится относиться с большей снисходительностью к практике христианской церкви, к судам; над еретиками; к преследованиям и угнетению иноверцев и т. д., раз знаешь, что подобное поведение рекомендуется и даже вменяется в обязанность верующим руководящими писаниями христианства, не исключая самого «евангелия любви».
В евангелии Иоанна, как сказано, клеймо детей дьявола накладывается и на иудеев, которые за свое неверие лишаются всяких надежд на обретение вечной жизни. В посланиях же Иоанна место детей дьявола заступают еретические гностики, не верующие в Иисуса «во плоти», отрицающие за ним настоящую человеческую природу и приписывающие ему только мнимое тело. На этом основании они и на искупление смотрят, как на одну только видимость, вследствие чего Иоанн, подобно автору так называемых Павловых посланий, осуждает их как антихристов, лжепророков, лжеучителей, лжецов и вероотступников; более того, мягкий проповедник любви, Иоанн, предписывает своим последователям избегать как зачумленных, не приветствовать их и не давать им приюта, дабы не принимать участия в их «злых делах» (1 Иоан. 2, 18 и сл.; 4, 11 и сл.; 2 Иоан. 1, 7 и сл.).