Выбрать главу

Впрочем, наличие образной памяти у амфибий и рептилий ни­когда и не являлось дискутивным вопросом.

И. С.Бериташвили, основываясь на собственном обширном экс­периментальном материале, пишет: «Образная память у амфибий, как выяснилось, развита в значительной степени, но хвостатые ам­фибии (тритоны) отстают от бесхвостых (жабы и лягушки), а из бесхвостых жабы стоят на более высокой ступени, чем лягушки» (Бериташвили И. С. Память позвоночных животных, ее характери­стика и происхождение, 1974).

Рептилии, как существа более тонко и сложно организованные, чем амфибии, демонстрируют уже не только образную, но и эмоцио­нальную память, причем частичная децеребрация подтверждает «гиппокампальную версию» ее «обитания». «Итак, у ящериц без пе­реднего мозга совершенно исчезала как образная память, так и эмо­циональная память страха» ( Бериташвили И. С. Память позвоночных животных, ее характеристика и происхождение, 1974).

Ad verbum напомню, что именно «у рептилий впервые в ряду позво­ночных оказывается возможным образование временных связей типа ассоциации» ( Карамян А. Функциональная эволюция мозга позво­ночных, 1970).

Как вы помните, третья позиция, которую мы применили для ха­рактеристики организмов докортикальной эры, был т. н. «разум».

Кавычки, вероятно, можно снять, так как мы употребляем это понятие не в его литературном, а строго в нейрофизиологическом смысле, определяя с помощью данного термина способность мозга к совершению правильной оценки предложенных реальностью об­стоятельств.

Мы уже говорили о разуме в главе X как об операции сопостав­ления данных сознания и данных памяти. Результатом этого молние­носного сопоставления является точность поведенческого акта. (Применительно к предмету нашего обсуждения больше подходит определение «чистый разум», несмотря на некоторую использован- ность этого словосочетания еще в 1781 году.)

Alias, «чистый» разум — это не «роскошь» мозга, а весьма триви­альный продукт его самых древних механизмов; ведь точность по­ведения, которую способны обеспечить только оценочные возмож­ности разума — это вопрос элементарного выживания, т.е. самым простым доказательством наличия разума служит факт сохранно­сти и благополучия организма и, соответственно, вида (рода, семей­ства).

Вероятно, принцип «чистого» разума неизменен со времен ран­него кембрия и является идентичным у всех организмов.

Secundum naturam, за сотни миллионов лет по мере развития рецепторов совершенствуется сознание, а развитие гиппокампаль­ных, лимбических, корковых формаций, скорость кортикопеталь-

ных и кортикофугальных связей расширяет базы памяти и ускоря­ет к ним доступ.

Совокупность этих обстоятельств, разумеется, развивает раз­ум, который есть обязательный результат взаимодействия всех этих структур.

В данном контексте знаменитый «шокирующий тезис» И. П. Павлова, озвученный им на XIV международном физиологическом конгрессе (Рим, 1932), получает, вероятно, свое объяснение. Напомню: «В окон­чательном варианте большими полушариями собаки постоянно про­изводится в разнообразнейших степенях как анализирование, так и синтезирование падающих на них раздражений, что можно и долж­но назвать элементарным, конкретным мышлением».

Здесь следует обратить внимание на следующие важные нюансы:

Данный постулат является не просто следствием тридцатилетней экспериментальной работы И. П. Павлова, но и тем итоговым выво­дом, что прямо противоречит его же теории «второй сигнальной си­стемы у человека».

Этот тезис И. П. Павлова лишний раз указывает на важность соблю­дения терминологической аккуратности. Примерно представляя ме­ханизмы «внутренней речи» (мышления) и ее происхождение, гораздо точнее было бы употребить вместо термина «мышление» понятие «раз­ум», как обозначитель естественного, а не искусственного, «запускае­мого» только внешним специальным научением процесса. И. М. Сече­нов не без гордости и достаточно категорично подчеркивал: «Мы — не философы», тем самым отказывая нейрофизиологии в праве на малей­шую неточность или расплывчатость формулировок.

Fortasse, ad interim данное понятие (разум) уместнее всего при­менять только к животным, так как у современного homo он на­столько растворен в мышлении и интеллекте, что практически не поддается отпрепаровке от этих двух сложных и эффектных продук­тов работы мозга. (Разумеется, он может быть отчетливо наблюда­ем и у человека, но лишь в тех редких случаях, когда тот вырастает в полной изоляции от речи, ритуалов, игр, мифологии и прочей со­циальной атрибутики homo).

Nihilominus очень трудно избавиться от соблазна рассмотреть особенности разума на примере социализированного homo, учиты­вая, что именно данный вид является объектом настоящего иссле­дования.

Впрочем, ничто и не мешает нам сделать такую попытку. (Чистоту нашего логического эксперимента возможно обеспе­чить лишь очень приблизительно.)

Нам следует из традиционной картины представлений homo о себе и мире аккуратно удалить все то, чему человек обязан со­временному интеллекту, с его обширными информационными на­коплениями.

Для этого, впрочем, нет необходимости «возвращать» homo в па­леолитическое (или мауглеоидное) состояние.

Satis взять в качестве образчика «чистого человеческого разу­ма» мироощущение аборигена Новой Гвинеи, Австралии, рыболова Огненной Земли, охотника западного побережья Африки или кре­стьянина из России начала XX века.

Эти представители homo хороши тем, что очень подробно и ав­торитетно описаны классиками антропологии, в частности, скрупу­лезно задокументированы их анатомо-физиологические воззрения, являющиеся, безусловно, ключевыми в деле познания и понимания мира.

Несколько удивляет схожесть этих воззрений у народов, «разне­сенных» географически и до середины XX века не «соприкасавших­ся» своими культурами.

Это удивление, впрочем, было сформулировано еще в 1922 году Л. Леви-Брюлем: «По мере того, как исследователи обнаруживали, или, вернее, изучали народности низшего типа в самых отдален­ных, а иногда совершенно противоположных пунктах земного шара, вскрывались поразительные аналогии между некоторыми из этих народностей, доходившие порой до полного сходства в мельчайших деталях» ( Леви-Брюль Л. Первобытное мышление, 1930) и отчасти объ­яснено И. М. Сеченовым: «Основные черты мыслительной деятель­ности человека и его способности чувствовать остаются неизменны­ми в различные эпохи его исторического существования, не завися в то же время ни от расы, ни от географического положения, ни от степени культуры» ( Сеченов И.М. Избранные труды, 1935). Иван Ми­хайлович, к сожалению, не дал подробной трактовки своему же посту­лату, и чуть ниже мы будем вынуждены сделать это сами.